Мэтт, в утешительном молчании, погладил ее руку.
— Господи, — сказала девушка, — упокой душу моего отца с миром.
Она надолго замолчала.
— Я пыталась, — наконец произнесла Конча, — выстроить рассказ логически, чтобы вы поняли причину, но логики тут нет. Когда пытаешься рассуждать логически, только хуже становится. Поэтому придется просто сказать напрямик. Это причина всего. Именно поэтому я хотела уйти в монастырь, поэтому я, как вы заметили, нервничаю, поэтому я должна выяснить, кто побывал в кабинете и зачем. Вы не поверите, но… Знаете, Мэтт, я думаю… может быть, отец убил маму.
Что скажешь на такое? Мэтт сидел молча, по-прежнему сжимая напряженную руку девушки и ожидая продолжения — какой-то фразы, на которую он мог бы ответить. Смысл слов Кончи с трудом дошел до него — они были слишком внезапны и ужасны, чтобы осознать их так быстро.
Молчание нарушил смех Кончи — резкий, громкий, но тут же прервавшийся.
— Звучит так нелепо, когда говоришь напрямую… И внезапно я поняла, что ошиблась. Нельзя сказать такое здесь — и поверить. Говоришь и понимаешь, что сошла с ума, если хотя бы подумала об этом. Но все-таки…
— С чего вы вообще взяли?
— Я была в школе, когда мама умерла. Мы не виделись несколько месяцев, потом мне прислали телеграмму, и я поехала домой… а она уже умерла.
Никто так и не объяснил отчего. Говорили, как сильно мама болела, глаза и все такое, но ничего конкретного. И это меня тревожило. Я любила маму, Мэтт. Вы не представляете, как много она для меня значила, гораздо больше, чем остальные, даже папа. И однажды я искала кое-что в папином кабинете и случайно уронила ту книжку про лекарства, и она открылась… там, где вы видели. На странице про белену. Мне стало любопытно. Ну и вот. Я прочитала про белену, про то, как можно отравить человека, закапывая белену ему в глаза. У мамы были глазные капли. Можно подмешать что-нибудь в них, если знать что, и никаких подозрений не возникнет. Даже не нужно находиться поблизости, когда все случится.
— Но ваш отец! Как вы могли подумать, что он…
— Они не были счастливы. От меня это скрывали, но я знала. Дети многое знают. Мама и папа любили друг друга, они оба были прекрасными людьми, но страдали в браке. Abuelita — моя бабушка по маме — ненавидела Харриганов и все, что с ними связано. Дедушка Руфус, суровый и жестокий, ловко сколотил состояние из денег, которые иначе достались бы Пелайо. При при жизни бабушки мама защищала отца и твердила, что его нельзя винить в делах дедушки Руфуса. Но когда abuelita умерла, мама сама заговорила точно так же. Как будто в нее вселился бабушкин дух. Она ничего не могла с собой поделать. Она любила папу, но иногда ненавидела Харриганов. Они страдали, пусть даже папа был очень терпелив, и я подумала: если однажды мама вынудила его зайти слишком далеко… Ужасная мысль. Я не хотела об этом думать, но мысль оказалась сильнее меня, она росла, как раковая опухоль. Она вошла в меня, стала плотью и кровью, и вот я уже считала своего отца убийцей и чувствовала себя… ну, не знаю… наверное, как Гамлет. Ведь там было то же самое — “тлетворный сок полночных трав” в чаше, то есть белена. Я все нашла в книжке, все, только белену нельзя влить в ухо, нужно через глаза, а у нее как раз глазные капли…
— Разве вы не могли выяснить точно?
— Как? Если я пыталась расспрашивать про мамину смерть, на меня шикали. Об этом не желал говорить даже Артур. И у Дженет в тот день был выходной, поэтому она ничего не знала, и выходило совсем уж подозрительно… Ужасно, Мэтт. Я даже начала желать… Нет, я не желала смерти отцу. Но мне хотелось, чтобы он понес наказание, если моя догадка верна. В доме все изменилось. Еще до того, как меня стали одолевать мысли. Как будто отец выстроил стену, такую высокую, что я не могла через нее заглянуть, а он смотрел поверх и улыбался, но я-то знала, что стена есть и за ней он что-то скрывает. А потом, когда он умер… как будто по моей вине. Я… почти этого хотела. И когда оно случилось… Вы понимаете?
Она замолчала и уткнулась лицом в плечо Мэтта. Ее тело содрогалось от рыданий. Мэтт погладил девушку по спине, посмотрел на дарохранительницу на алтаре и на святого Эмигдия и понял, что никогда не найдет нужных слов.
Две старухи-мексиканки в бесформенных черных платьях и черных платках остановились в проходе, чтобы перекреститься, и обернулись, заслышав рыдания.
— Habrán perdido a su niñito[23], — сказала одна, с сочувствием глядя на молодую пару.
— Dios los tenga en su bondad[24], — пробормотала вторая.