И вдруг я понял, что призраки исчезли. Вместо неясных расплывчатых силуэтов передо мной были люди – обычные молодые парни в синих шинелях с белыми ремнями. Тот, что слева, наверно, лейтенант – на его треуголке я заметил большую трехцветную кокарду…
Трехцветную? Я ощутил какую-то странность. Кокарда не должна быть трехцветной! Она должна быть белой! И шинели не могут быть синими! Синее носят враги…
Все стало на свои места. «Синие»! Мы так и называли их – «синие»! Каратели… Убийцы… Рота Лепелетье – кажется, тот, кем я был раньше, слыхал о такой!
– Вы – из Внутренней армии?
– Так точно, гражданин национальный агент![2] Только вы не разговаривайте. Нельзя вам! Эй, где там врач?
Национальный агент? Эти слова мне ничего не сказали, но теперь я уже понимал, что случилось. Меня приняли за другого – за национального агента Шалье, который в отличие от меня жив и даже не ранен. И виной этому документ – тот, что вытащили из внутреннего кармана моего камзола. И вдруг я вспомнил, как выглядит этот документ – большая, плотная, чуть желтоватая бумага, сложенная вчетверо, с загнутым уголком. Да, эту бумагу я помнил, как и то, что я не имел к ней никакого отношения. Мне ее дали – перед самым концом, перед тем, как я увидел склонившееся надо мною серое небо…
– Где тебя носит, гражданин? Скорее!
Эти слова относились явно не ко мне. Рядом были по-прежнему двое, но вместо молодого парня в треуголке – того, кого лейтенант называл гражданином Посье, оказался кто-то другой – средних лет толстячок с небритым подбородком и в совершенно штатского вида шляпе.
– Где тебя носит, гражданин Леруа? Скорее!
Сейчас все выяснится! Этот Леруа (неужели нельзя сказать «господин Леруа»?) явно врач. И каким бы он ни был скверным врачом, он, конечно же, определит, что я мертв. И тогда меня оставят в покое. В покое… Большего мне не хотелось, да и невозможно мечтать о чем-либо другом такому, как я. Ведь мне уже ничего не надо…
И тут я вновь ощутил беспокойство. Нет, я ошибался! Что-то мною не сделано! Что-то важное! Да, в этом-то все и дело! Они принимают меня за живого, потому что я сам не могу отпустить себя! Серое небо совсем рядом, но туда дорога закрыта, потому что не сделано нечто важное – настолько, что я готов притвориться живым, как бы нелепо это ни звучало…
Я ощутил холод. Кажется, кто-то – наверно, все тот же гражданин Посье, нескладный рябой парень в косо сидящей шинели, – принес воду, много – целое ведро, и сейчас этот, с небритым подбородком, пытается что-то сделать с моим лицом. Они что, решили меня умыть? Я чуть не рассмеялся, но затем сообразил. Кровь! Ведь я весь в крови – лицо, рубашка, камзол, плащ. Я истек кровью – и незачем отмывать ее. Впрочем, сейчас все выяснится…
– Что с ним?
Голос лейтенанта – резкий, нетерпеливый. Гражданин Леруа почему-то медлит с ответом. Экий бестолковый! А может, мне попросить этих, в синем, сделать то, из-за чего я не могу успокоиться? Конечно, они враги. Внутренняя армия – шайка озверевших от крови санкюлотов,[3] убийцы и грабители. Я воевал с ними, пока был жив. Но я мертв, у мертвых не бывает врагов! Я попрошу, и они сделают. Но для этого надо вспомнить, что именно мною не исполнено. Я должен приехать… Нет, я должен найти… Но ничего не вспоминалось, а тот, кто подсказывал мне откуда-то с края света, замолчал.
– Странно, не могу найти рану… По-моему, он не ранен, гражданин лейтенант!
– То есть как? А кровь?
Я чуть не фыркнул от возмущения, слушая этот вздор, но решил пока не вмешиваться. Разница между живым и мертвым слишком очевидна, ее заметит даже гражданин Леруа, пусть он и трижды шарлатан. Жаль, я ничего не могу вспомнить! Сейчас они уйдут…
– Наверно, контузия, гражданин лейтенант. Это, похоже, не его кровь…
Меня вновь приподняли, осторожно сняли плащ, чьи-то пальцы расстегнули рубашку…
– Да… – лейтенант изумленно покачал головой. – Странно… Гражданин Шалье!
Стало ясно – от меня не отстанут. Я кажусь им живым. Но, может, воспользоваться этим?
– Я не ранен… гражданин лейтенант…
Слово «гражданин» далось с немалым трудом, но дальше пошло легче. Даже голос окреп, и я вдруг понял, что могу двигать руками, могу приподняться…
– Я не ранен. Меня контузило…
– Ясно! – Лейтенант резко встал. – Носилки! Живо!
– Погодите!
Я попытался подняться, меня тут же подхватили и помогли присесть. Небо исчезло. Я увидел поле, голые черные деревья и дорогу – узкую, неровную, ведущую куда-то за дальний лес.
– Число… Какое сегодня число?
– Первое фримера,[4] гражданин Шалье. Первое фримера Второго года…
3
Санкюлоты – не носящие кюлотов (штанов), голодранцы – революционеры из предместий, рабочие, а чаще – люмпены.
4
Первое фримера. – В октябре 1793 года во Франции был введен новый, «революционный» календарь. Первое фримера – 21 ноября. Второй год Республики – сентябрь 1793 – сентябрь 1794 гг.