– Точно не обидели? – важно подбоченился Волков.
– Все в порядке, – Тая выскользнула из-под руки приятеля и улыбнулась. – Бери их под сапог. А ты, – она посмотрела на Альбиноса, – чтобы извинился потом.
И, не удостоив больше никого своим вниманием, направилась к трибунам, где ее ждали подруги.
[1] «Осторожно, двери закрываются!» (белор.)
ГЛАВА 3. О СТРАХАХ
…Незаметно пролетел сентябрь. Первокурсники привыкли к рабочему ритму и уже как бывалые студенты ориентировались в коридорах института. По утрам в общежитии стало меньше очередей в туалет и к лифту: многие смекнули, что некоторые общие лекции можно прогулять. По вечерам на скамеечках организовывались посиделки под гитару. А узкая набережная возле небольшой речушки, которая вилась от общежития до самого центра города, периодически заполнялась бегунами-зожниками и влюбленными парочками, скрывающимися от посторонних глаз на плохо освещенных мостиках и под деревьями.
За недолгое время проживания в общежитии Тая уже уяснила несколько вещей. Одежда сама не стирается, еда, заботливо укрытая полотенцем (чтобы не остыла), тебя не дожидается, а тишина и приватность вообще являются самыми ценными вещами. А еще Тая составила списочек золотых правил выживания, которые напоминали курс молодого бойца: дружи с соседями, купи беруши, прячь как зеницу ока от комендантши электрочайник и фен и еще кое-какие другие.
Бабушка уже немного успокоилась и свыклась с мыслью о том, что внучка повзрослела и упорхнула из семейного гнезда. Поначалу она звонила Тае ежедневно, а иногда и по несколько раз на день. Тая любит и ценит бабушку, но до поступления в университет она и подумать не могла, что в бабушкиной душе скрыто столько любви и переживаний за внучку.
Раньше Любовь Петровна не проявляла уж совсем какого-то болезненного внимания и заботы. Да, она готовила для внучек, убиралась в доме, следила за отметками в дневнике и наставляла. Но разговоры по душам были настолько редкими, что Тая и припомнить не может, интересовалась ли бабушка вообще ее отношениями с мальчиками и заветными желаниями.
А весь сентябрь Тая только и делала, что выслушивала вопросы из разряда, ест ли она суп, не порваны ли носки, закрутить ли ей с собой пару банок огурцов. Почти весь день Тая проводила в институте: на парах или в библиотеке. Отвечать ежесекундно на звонки (бабушка напрочь отказалась осваивать мессенджеры, чтобы писать сообщения) не могла. В один из дней на пару по этике заглянула женщина из деканата и попросила Таю выйти. Та и подумать не могла, что бабушка дозвонилась аж в деканат, потому что внучка за весь день не ответила ни на один звонок! В тот же вечер Тая наскоро собрала сумку – хорошо, что была пятница – и последним автобусом укатила на выходные домой.
Там она поговорила с бабушкой. Та, конечно, расстроилась, но свои ошибки признала и пообещала, что скоро окончательно смирится с тем, что Тайка повзрослела. Ну, а сама Тая заверила, что никогда не забудет свою драгоценную бабулечку, что бы ни случилось.
На том и порешали: звонков два раза в неделю и поездки раз в месяц домой, за исключением экстренных ситуаций, будет обеим вполне достаточно.
Бабушке Тая и правда не врала: времени на долгие телефонные разговоры у нее действительно не было. Ну, точнее времени было ровно столько же, сколько и всегда, – двадцать четыре часа в сутки, которых ужасно не хватало. Ведь первый курс – самый сложный.
Студенту-первокурснику нужно как можно быстрее приспособиться к науке «выживания». До первой сессии уже необходимо понять, какие пары важные, а какие можно и пропустить разок-другой. Где конспект писать обязательно, а где можно и обычными фотографиями, сделанными на телефон, обойтись. На каких лекциях стоит быть как штык вовремя, а какие можно прогулять. Ну, а если уж и прогулял, то знать, где добыть справку об освобождении.
Преподаватели на факультете были самые разные. И молодые, и пожилые. Каждый со своей «изюминкой». Куратор Тайкиной группы, Альбина Ваниковна Григорян, оказалась не только прекрасным преподавателем, но и премилой женщиной. Приятная миниатюрная дама армянской наружности. Вопреки своей фамилии, она говорила на таком красивом и чистом русском языке, что хотелось слушать ее непрерывно. Точнее, «непхехывно»: она картавила с элегантностью француженки.