Она попыталась слабо рассмеяться, но тут же остановилась, скривившись от боли.
— Печень болит?
— Спина, — ответила Роксана. — Посмотри, что у меня со спиной. Там что-то давит или колет.
Я осторожно приподняла Роксану за плечи и помогла сесть, чтобы осмотреть ее спину; каждый позвонок выпирал из-под кожи, словно рыбий хребет. Воспользовавшись случаем, я поправила и подушку. Ни на подушке, ни на спине не было посторонних предметов, так что, скорее всего, она страдала от боли в диафрагме. Я нежно дотронулась до ее желтой кожи — так же нежно, как я когда-то впервые коснулась руки Мэттью Холемби.
— Где? Здесь?
— Нет, левее… да… здесь, — сказала она. — Надави на это место.
Я пыталась не давить сильно. Она казалась слишком хрупкой для активного массажа.
— Как ты думаешь, Ди в порядке? — спросила Роксана.
— Думаю, да.
— Ты говорила с ней?
— Да, но… мне кажется, она сама хотела поговорить с тобой.
— Она не может со мной разговаривать. То есть может, но в то же время… Все изменилось. Мне трудно… — медленно произнесла Роксана, нахмурившись, — кого-либо успокоить.
— Тебе и не нужно этого делать, — сказала я, все еще массируя ей спину.
— Хватит, уже хватит, милая.
Стараясь не сделать Роксане больно, я помогла ей опуститься на подушки. Она вздохнула с таким облегчением, словно то усилие, что потребовалось от нее, чтобы лечь, было равносильно долгому бегу.
— Я не ожидала, что это случится так быстро, — прошептала Роксана. — Я была настроена вести себя, как Жанна д’Арк, а оказалась жалкой неудачницей, хнычущей от боли.
— Ты не хнычешь, Роксана. Ты одна из самых сильных личностей, которых я знаю.
Вздохнув, она ответила:
— Надеюсь, что в аду будет легче, чем здесь.
— Прекрати говорить про ад! — воскликнула я, хотя понимала, что она далека от того, чтобы шутить.
— Я ханжа, Холли, а все ханжи попадают в ад. Я не следовала своим собственным правилам. Я не придерживалась даже «гардеробной заповеди»: ты должна выкинуть что-то, если покупаешь новую вещь. — Она тяжело вздохнула. — Когда мы улетали из Соединенных Штатов, мне не хватило чемоданов, чтобы упаковать одежду, и пришлось использовать зеленые мешки для мусора… И вот теперь я уж точно привлекаю к себе внимание…
— Роксана, никто не попадает в ад лишь за то, что у него слишком много одежды. Кстати, мы все ханжи.
Она подняла руку.
— Что ты хочешь? — встрепенулась я. — Чего-нибудь выпить?
— Посмотри на столик. Видишь на нем журнал? Алисия принесла его сегодня ночью.
Это было регулярное издание «Внешний мир» с фотографией велосипедиста из «Тур де Франс». С обложки на нас смотрел съезжающий со склона спортсмен, а рядом был подзаголовок: «Он победил рак и целый мир!»
— Я когда-то спала с этим парнем, — сказала Роксана.
— Лансом Армстронгом? — Я застыла от удивления.
— С другим парнем. Не таким известным. — Она показала на фотографию в уголке обложки. Это был мгновенный снимок мужчины в дутом жакете и защитных очках, съезжающего на сноуборде с горы.
— Один из моих нью-йоркских клиентов, брокер с Уолл-стрит, который хотел узнать, как будут колебаться курсы его акций. Ему исполнилось пятьдесят пять, и он покорил Эверест. Там есть статья, в которой он пытается убедить нас, поколение, родившееся во время демографического взрыва, выйти за рамки и жить. Ловить момент… Ха!
Роксана открыла глаза, но не улыбнулась.
— Мой мир сократился до размеров больничной койки, на которой я лежу. Не говорите мне, что надо жить. Скажите это той штуке, которая грызет меня изнутри!
— Роксана, у тебя есть время. Сепсис — это шок и… отсрочка, — сказала я. — Но болезнь не победила тебя. И ты еще можешь совершить вещи, которые запомнятся всем.
— А эта пропаганда «победи-свой-рак» просто бесит меня! — Роксана проигнорировала мои слова. — Словно все, что требуется от человека, — это настроиться на нужный лад, и он тут же исцелится. Он победил рак. Он сказал раку: «Отвали!» Почему нельзя сказать «выжил»? Разве этого недостаточно для чуда? Неужели обязательно объявлять его победителем, заставляя всех остальных, кто постепенно сходит в могилу, чувствовать себя неудачниками? Никто не говорит, что Отто Франк победил холокост, говорят, что он выжил. И не говорят, что его жена, дочери и все остальные, попавшие в газовую камеру, не смогли победить смерть, поскольку утратили позитивный настрой.