— Катя, ты где? — голос Насти пробился сквозь гул в ушах. — Пациент в пятой просит обезболивающее!
— Уже несу, уже несу… — пробурчала я, хватая шприц. А сама думала: «Вот бы кто-нибудь вколол мне успокоительного — или эротизола нового поколения».
Он повернулся — медленно, как в замедленной съёмке. Рукав халата закатан до локтя, вены выступают, как рельеф на карте местности под названием
«Руки, от которых хочется упасть в обморок».
И вдруг — чистая воды галлюцинация от недосыпа: его пальцы скользят по моей спине, расстёгивают пуговицы блузки… Медленно. Ласково. Будто он распахивает не сестринскую форму, а страницы моих самых постыдных фантазий. Тепло его ладоней — представь, оно такое же, как после стерилизации, только живое. И губы… Боже, его губы. Сейчас, в реальности, они сжаты в тонкую линию — он обсуждает с коллегой некроз тканей. А в моей голове они прижимаются к шее, и я чувствую, как мурашки бегут ниже пояса, словно стадо антилоп, спасающихся от льва.
— Катя? — это уже Алексей. Его хриплый от усталости голос режет воздух, как скальпель. — Ты что, спишь на ногах?
— Ага, — выдавила я, чувствуя, как краснеют мои щёки. — Мечтаю, чтобы нас всех усыпили до понедельника.
Он фыркнул, и я поймала себя на мысли: А что, если его смех — это звук, который издает его диафрагма, когда я… Стоп. Хватит. Сейчас девушка с физраствором заметит, что у меня расширены зрачки и учащен пульс, и отправит меня на ЭКГ.
Но мозг, подлец, не отключается. Вот он подходит ко мне за амбулаторной картой, и его рука на секунду касается моей. Кожа шершавая от антисептика, но тепло чувствуется даже сквозь перчатки… Как ток низкого напряжения. Представь, если бы он снял перчатки. Если бы его пальцы — те самые, что только что накладывали швы, — провели по моей талии. Сначала легко. Потом сильнее. А я бы…
— Ой, всё! — рявкнула Санитарка Таня, включая пылесос у моих ног. Картина рассыпалась, как глюкоза в воде. Алексей отошёл к раковине, а я упёрлась лбом в холодную стену. Сердце колотилось, как будто бежало марафонскую дистанцию с дефибриллятором на хвосте. Мне нужно охладиться. Сейчас. Прямо сейчас.
— Эй, Кулёмина, — окликнул он вдруг, не оборачиваясь. — Ты измеряла давление у пациента в восьмой палате?
Сердце снова ёкнуло.
— Ещё нет…
— Иди, померяй. Там вроде стабильно, но лучше пере...
Он замолчал, резко повернув голову. Взгляд упал на мою руку, ту самую, которой он только что коснулся. И вдруг в его глазах мелькнуло что-то... Острое? Голодное? Нет, наверное, это глюкоза наконец добралась до мозга.
В коридоре внезапно стало тихо. Даже пылесос Тани затих. Алексей подошёл ближе. На один шаг. Ещё на один. Его тень накрыла меня целиком.
— Ты сегодня какая-то странная, — тихо сказал он. Пустячок, а мурашки побежали по коже. — Всё в порядке?
Нет, доктор, я схожу с ума от ваших рук и хочу, чтобы вы прижали меня к аппарату УЗИ, пока он не заскрипел от перегрузки.
— Просто устала, — выдавила я, сглотнув.
Он наклонился чуть ниже — так близко, что я разглядела крошечный шрам над его бровью.
— Потом, — прошептал он, — если доживём до утра… Выпьем кофе?
Мир замер. Сосуды застыли в воздухе. Даже пейджер-чайка, орущий в кармане у Насти, замолчал.
— Кофе?.. — повторила я как дура.
— Да. В смысле… вместе, — он поправил очки, что было чертовски мило. — Если ты не против.
Моя внутренняя 18-летняя версия взвизгнула. Взрослая же версия сглотнула и с достоинством произнесла:
— Я пью с тремя ложками сахара.
Он усмехнулся — на этот раз открыто.
И ушёл, оставив меня в шоке, с прерывистым пульсом и внезапной уверенностью в том, что эта смена станет самой долгой в истории медицины. Потому что каждая клетка моего тела теперь считала секунды до утра, как пациент под капельницей — до выписки. Кофе. Всего лишь кофе. Вот только в моём воображении он уже лился не в чашку, а на его грудь — горячий, сладкий и…
— Кать! — Настя встряхнула меня за плечо. — Там бабушка в пятой палате орёт, что у неё мочевой катетер заговорённый!
Посреди кошмара — светлая мысль: хоть у работницы морга фантазия попроще.
Он поймал мой взгляд — я даже не успела отвести глаза. Как пациент под наркозом: полностью обездвижена, но внутри всё горит. Алексей повернулся ко мне, и улыбка его была точь-в-точь как в тех глупых ромкомах — медленная, с полуприкрытыми веками, будто он только что проснулся на съёмочной площадке фильма про страсть. Искры? Да они тут же начали сыпаться, как конфетти из порвавшегося пакета. Ага, вот только вместо конфетти — обугленные остатки моего здравого смысла.