— Кать, держи, — протянул он папку. — Похоже, у парня в десятой палате аллергия на жизнь. Или на тебя. Судя по анализам, второе вероятнее.
Наши пальцы соприкоснулись. На миг. На атом секунды. Но этого хватило, чтобы у меня в груди случилось то же, что у пациентов с аритмией — сердце замерло, словно получило команду «отбой»от мозга, который уже открыто перешёл на сторону противника. Его кожа — тёплая, чуть шершавая от постоянного мытья рук — будто оставила на моих фалангах отметины. Эти руки. Эти чёртовы руки. В голове всплывает картинка: его ладонь скользит по моему плечу, спускается к запястью, цепляется за пуговицу блузки… Медленно. Как будто распутывает узлы на капельнице.
« Давай же, — вымышленно шепчет он, — у нас всего пять минут до вызова…»
— Кать, ты меня слышишь? — реальный Алексей щёлкнул пальцами у меня перед носом, и я резко дёрнула головой.
— Конечно! Аллергия на меня? Ха-ха, смешно, доктор…
— Алексей, — поправил он, приподняв бровь. — И да, смешно. Потому что у него просто ветрянка в тридцать лет. Только не говори, что ты тоже не болел…
— Ветрянка — это святое, — пробормотала я, чувствуя, как жар поднимается от шеи к вискам. — Я в четырнадцать лет мазалась зелёнкой, как новогодняя ёлка.
Он рассмеялся — громко, по-настоящему, и тут началось. Приборы замигали, Настя в другом конце коридора обернулась, а я… я умирала. Потому что его смех делал то же, что и его голос: проникал под кожу, щекотал рёбра и таял где-то в районе поясницы. А потом — бац! — он шагнул ближе, его халат распахнулся, обнажив майку, прилипшую к прессу. Нет, это нечестно! Врачи не должны ходить с такими мышцами. Это нарушение трудового кодекса!
— Мэдди! — вдруг рявкнул он через плечо, не сводя с меня глаз. — Ты опять выключила аппарат ИВЛ? Я же говорил: красная кнопка не для тебя!
— Ой, извините, доктор! — завопила практикантка. — Я думала, это режим массажа!
Он закатил глаза, а я фыркнула — и тут же пожалела об этом. Потому что он повернулся ко мне с такой хищной ухмылкой, что у меня предательски подкосились ноги.
— Ты выглядишь... — он провёл пальцем по воздуху рядом с моим лицом, словно обводя контур. — Как будто готова взорваться. Переночуешь в ординаторской, если что?
Господи. Я так ярко представила себе эту картину: тесная комната, стол, заваленный бумагами, его руки на моих бёдрах, губы...
— Только если уберёшь скальпели, — выдавила я, сжимая папку, как щит. — А то мало ли. Ночью начнём играть в хирургический риск.
Он замер. Его глаза сузились, и в них вспыхнуло что-то опасное — как искра перед пожаром.
— Катя, я бы играл осторожнее, — сказал он тихо, почти шёпотом. — У меня отлично получается… разрезать всё по слоям.
Температура в коридоре подскочила градусов на двадцать. Мой халат вдруг стал тесен, а голос Насти, кричавшей про «пациента с трубкой в носу», доносился как будто из другого измерения. Он протянул руку, чтобы поправить мой воротник, — пальцы скользнули по ключице, и я вздрогнула. Всю меня. От плеча до бедра. Медленно. Как он вырезает аппендикс…
Стеллаж с пробирками рухнул где-то позади. Алексей резко отпрянул, а я чуть не отпрыгнула в сторону — и наткнулась на поднос с таблетками. Смесь аспирина и феназепама рассыпалась по полу, как конфетти.
— Ой, блин! — схватилась я за щёки, пылающие, как после лазерной эпиляции. — Я… я сейчас всё уберу!
Он присел рядом, собирая таблетки. Наши руки снова встретились — на этот раз у банки с «Первоцветом».
— Знаешь, что я думаю? — его голос звучал притворно серьёзно. — Нужно запретить тебе приближаться к аптечке. И ко мне. Ты слишком...
— Слишком что? — выпалила я, затаив дыхание.
— Слишком хороша в провокациях.
И тут я поняла: я проиграла. Его взгляд, медленный, томный, скользил от моих губ к груди и обратно, словно он составлял карту точек для будущей атаки. А я стояла как дура с рассыпанным феназепамом в руке и думала: «Вот бы он сорвал этот первоцвет в моей ложбинке…»
Ой, чёрт. Ой. Срочно нужно прокапаться чем-нибудь холодным. Желательно внутривенно.
— Катя, ты точно в порядке? — он приподнял бровь, явно наслаждаясь моментом. — Какой у тебя пульс?
— Сто тридцать, — честно призналась я. — Но я особый случай. Мне можно.
Он усмехнулся, поднимаясь, и потянулся — нарочито медленно, так что халат обтянул его спину, как вторая кожа.
— Держи себя в руках, Кулёмина. Мы же ещё не выпили тот кофе…
И ушёл, оставив меня с рассыпанными таблетками, бьющимся сердцем и одной крамольной мыслью: