Иными словами, когда хотят установить какое-либо отношение между двумя объектами, то сопоставляют всегда не те "специфические" качества, которые делают один объект "звуком А", а другой – "столом", "бифштексом" или "квадратом", а только те свойства, которые выражают нечто "третье", отличное от их бытия в качестве перечисленных вещей. Сопоставляемые вещи и рассматриваются как различные модификации этого "третьего", общего им всем свойства, как бы внутри него. Если же в природе двух вещей нет общего им обеим "третьего", то сами различия между ними становятся совершенно бессмысленными.
Внутри чего же соотносятся между собой такие объекты, как "понятие" ("мысль") и "вещь"? В каком особом "пространстве" они могут сопоставляться, сравниваться и различаться? Есть ли тут вообще то "третье", в котором они суть "одно и то же", несмотря на все свои непосредственно очевидные различия? Если такой общей субстанции, разными способами выражающейся и в мысли, и в вещи, нет, то между ними нельзя установить никакого внутренне необходимого соотношения. В лучшем случае можно "усмотреть" лишь внешнее отношение вроде того, какое когда-то устанавливали между расположением светил на небосклоне и событиями в личной жизни, т.е. отношение между двумя рядами совершенно разнородных событий, каждое из которых протекает по своим, сугубо специфическим законам. И тогда будет прав Витгенштейн, объявивший логические формы мистическими, невыразимыми.
Но в случае отношения между мыслью и действительностью встает еще одна дополнительная трудность. Известно, к чему могут привести и приводят поиски какой-то особой сущности, которая была бы и не мышлением, и не материальной действительностью, но в то же время составляла бы их общую субстанцию, то "третье", которое один раз проявлялось бы как мысль, а другой раз – как бытие. Ведь мысль и бытие суть понятия взаимоисключающие. То, что есть мысль, не есть бытие, и наоборот. Как же в таком случае их вообще можно сопоставить друг с другом? В чем вообще может быть основание их взаимодействия, то, в чем они суть "одно и то же"?
В обнаженно логической форме эта трудность была резко выражена Декартом. В общей же форме она – центральная проблема всякой философии вообще – проблема отношения мышления к вне и независимо от него существующей действительности, к миру вещей в пространстве и времени, проблема совпадения форм мышления с формами действительности, т.е. проблема истины, или, если воспользоваться традиционным философским языком, "проблема тождества мышления и бытия".
Для каждого ясно, что "мышление" и "вещи вне мышления" далеко не одно и то же. Чтобы понимать это, не надо быть философом. Каждый знает, что одно дело иметь сто рублей в кармане, а другое – только в своих мечтаниях, только в своем "мышлении". "Понятие", очевидно, есть лишь состояние того особого вещества, которое наполняет черепную коробку (как, далее, ни толкуй это вещество – как мозговую ткань или же как тончайший эфир "души", живущей там, как в квартире; как "структуру мозговой ткани" или же как формальную "структуру внутренней речи", в виде которой мышление осуществляется "внутри "головы"), а предмет находится вне головы, в пространстве за пределами головы, и представляет собою нечто совершенно иное, нежели "внутреннее состояние" мышления, мозга, речи и т.д.
Чтобы ясно понимать и учитывать столь самоочевидные вещи, вовсе не надо обладать умом Декарта. Однако надо обладать аналитической строгостью его ума, чтобы четко определить тот факт, что "мышление" и "мир вещей в пространстве" – не только и не просто "разные", но и прямо противоположные явления.
Тем более нужен ясный и последовательный интеллект Декарта, чтобы осознать получающуюся отсюда трудность, проблему: каким же образом эти два мира (т.е. мир понятий, мир "внутренних состояний мышления", с одной стороны, и мир вещей во внешнем пространстве – с другой) все-таки необходимо согласуются между собой?
Декарт выражает названное затруднение следующим образом. Если бытие вещей определяется через их протяженность и пространственно-геометрические формы вещей есть единственно объективные формы их бытия вне субъекта, то мышление никак не раскрывается через его описание в формах пространства. "Пространственная" характеристика мысли вообще не имеет никакого отношения к ее специфической природе. У Декарта такой взгляд имеет и следующее выражение: мышление и протяженность суть две различные субстанции, а субстанция есть то, что существует и определяется только через самое себя, а не через "другое". Ничего "общего", что можно было бы выразить в особом определении, между мышлением и протяженностью нет. Иначе говоря, в ряду определений мышления нет ни одного признака, который входил бы в определение протяженности и наоборот. Но если такого общего признака нет, невозможно и рационально умозаключить от мышления к бытию и наоборот, так как умозаключение требует "среднего термина", т.е. такого, который входил бы и в ряд определений мысли, и в ряд определений бытия вещей вне сознания, вне мысли. Мысль и бытие не могут вообще соприкасаться друг с другом, ибо в таком случае их граница (линия или хотя бы точка соприкосновения) как раз и была бы тем, что одновременно и разделяет и связывает их между собой.
Из-за отсутствия такой границы мысль не может "ограничивать" протяженную вещь, а вещь – идею, мысленное выражение. Они как бы свободно проникают, пронизывают друг друга, нигде не встречая границу. Мысль, как таковая, не способна взаимодействовать с протяженной вещью, а вещь – с мыслью, каждая вращается "внутри себя".
Сразу возникает проблема: как же связаны между собой в человеческом индивиде мысль и телесные отправления? Что они связаны – факт очевидный. Человек может осмысленно управлять своим пространственно определенным телом среди других таких же тел, его духовные импульсы превращаются в пространственные движения, а движения тел, вызывая изменения в человеческом организме (ощущения), преобразуются в мысленные образы. Значит, мысль и протяженное тело все-таки как-то взаимодействуют? Но как? В чем природа этого взаимодействия? Как они "определяют", т.е. "ограничивают", друг друга?
Как получается, что траектория, построенная мышлением в плане воображения, например кривая, начерченная в согласии с ее уравнением, оказывается конгруэнтной (совпадающей) с геометрическим контуром той же самой кривой в реальном пространстве? Значит, форма кривой в мышлении (т.е. в виде "значения" алгебраических знаков уравнения) тождественна соответствующей кривой в реальном пространстве, т.е. кривой, начерченной на бумаге, в пространстве вне головы. Это ведь одна и та же кривая, только один раз – в мышлении, а другой раз – в реальном пространстве. Поэтому, действуя в согласии с мышлением (понимаемым как смысл слов, знаков), я одновременно действую в строжайшем согласии с формой (в данном случае – с геометрическим контуром) вещи вне мышления.
Как может быть такое, если "вещь в мышлении" и "вещь вне мышления" не только "разные", но и абсолютно противоположные? А абсолютно противоположные как раз и означают: не имеющие между собою ничего "общего", ничего тождественного, ни одного определения, которое одновременно входило бы в качестве признака и в понятие "вещи вне мышления", и в понятие "вещи в мышлении", "мыслимой вещи"? Как же могут согласоваться между собою – и притом не случайно, а систематически и закономерно – два мира, не имеющие между собою абсолютно ничего "общего", "тождественного"? Тут-то и возникает проблема, вокруг которой крутится все картезианство – и сам Декарт, и Гейлинкс, и Мальбранш, и масса их последователей.
Мальбранш в свойственной ему остроумной манере выражает получающуюся здесь принципиальную трудность так: при осаде Вены турецкой армией защитники Вены видели, несомненно, лишь "трансцендентальных турок", однако убиты были турки самые настоящие... Трудность тут явная и для картезианской точки зрения на мышление абсолютно неразрешимая, ибо защитники Вены действовали, т.е. целились и стреляли, в согласии с тем образом турок, который они имели внутри своих мозгов, в согласии с "мыслимыми", с "трансцендентальными" турками и вычисленными в уме траекториями полета ядер, а попадали-то в турок реальных, в пространстве не только за пределами своего черепа, но и за пределами стен крепости...