Пия. Я знала ее… Это наша соседка. Она носила белое платье с пелеринкой, вышитой жемчугом.
Сир Лоран. Платья не помню… Я виноват, что заговорил о ней… Но, может быть, я хотел видеть вас вновь, лишь для того чтобы говорить о ней. Не говорить об умерших значит смириться с их концом.
Пия. Соседка… Но я не помню, чтобы она была так уж красива.
Сир Лоран. Вряд ли она могла вас знать. Она никогда не говорила мне об этом… И только после ее смерти я вдруг стал думать о вас как о той, которую она мне оставила… Я ошибался, Пия, обвиняя вас, но не мог тогда не ошибаться, ведь я еще не знал…
И вот я понял, наконец, что сердце всего лишь часть нашего тела. Наше сердце, Пия. И Бог видит его таким, каково оно есть, подобным морской губке в кровавом прибое. Наше сердце, наше сердце, что так бьется…
А душа наша тоже, она трепещет и поет в груди, пронизывая плоть, которую я всегда считал греховной. И невозможно, любя, отделить одно от другого. Невозможно, ведь их соединил Творец. Мы не безгрешны, но не мне судить — Ему, и Он рассудит.
…Так, Пия, вспоминая о любимой, я вспомнил вас. С тех пор как она умерла, я не могу отделить вас одну от другой, словно умершая тоже стала пленницей. И мне кажется теперь, что я покарал вас за свои грехи.
Пия. Да… Да… Но я не понимаю, что это за грехи.
Сир Лоран. И вот (как это странно!) я начал вспоминать Симона, думать о нем…
Пия. Я не хочу… Мне страшно… Не надо ему думать о Симоне.
Сир Лоран. Я думал о Симоне как о себе самом, словно это мне судьба даровала пылкую юность. Я думал так, и мне стало казаться, что это я сам прожил ее, эту юность. Я представлял его подле вас таким, каков был я рядом с той, другой женщиной. Это был я сам, но более свободный и, наверное, более чистый, в том возрасте, когда влюбленным быть не стыдно… Я был жесток с ним. Более жесток, чем с вами, ведь для того чтобы разрушить жизнь мужчины, сил нужно больше. Я сделал все, чтобы изгнать его из города. По моей воле его обвинили в государственной измене. И в тот день, когда я узнал о его смерти…
Пия. О чьей смерти?
Сир Лоран. Как?.. Вы не знали?
Брат Кандид. Осторожней, монсеньер, возможно, она его не любит больше.
Сир Лоран. Так вы не знали?.. Впрочем, я должен был сказать вам сразу, ведь вам молиться за него. Ведь вы смиренны, не так ли? Вы все поймете, Пия?
Он умер во Франции. Там он прожил годы, женился там… У него было двое детей. Ах! Узнав об этом, я тотчас стал презирать его… Презирать за то, что он разлюбил вас.
Пия. Симон женат?.. Я вам не верю… Он никогда не говорил мне этого.
Сир Лоран. Не говорил?.. Он вам писал?..
Пия. К чему писать? Ведь у него есть губы. Или вы думаете, они служат ему для того только, чтоб целовать меня?
Сир Лоран. А! Так вы видались с ним!
Служанки. Боже, помоги нам! Будьте осторожны, госпожа, даже если это святой отец.
Сир Лоран. Они встречались… Вот объяснение… Это правда… Она не умеет читать. А я велел следить за всеми дорогами!
Пия. Я не хочу быть осторожной… Довольно с меня этого человека с его смирением. Довольно его лжи. Не нужно мне его прощения. Симон никогда не говорил, что женат, но я бы знала, даже если бы он и не сказал. А! Вы за тем пришли сюда, чтоб разлучить нас… Но я обо всем скажу ему, мы посмеемся вместе.
Сир Лоран. Но как же… Это невозможно… я знал его вдову.
Пия. Я жива, не так ли? Я впрямь жива. Была бы я жива, когда б он умер?
Сир Лоран. Но он умер… Умер от лихорадки.
Пия. Нет, он не умер… И не во Франции живет. Франция так далеко, на другом конце света. А он каждый месяц приходит сюда… Приходит каждую неделю. Как бы прожила я здесь двенадцать лет, если бы он не приходил сюда каждую неделю?
Летом я жду его в саду, под деревьями, и ночь прячет нас под черным плащом. Зимой жду у огня, и блики пламени набрасывают на нас плащ алый.
Первая служанка. Не слушайте ее, монсеньер. Это все солнце. Она бредит от жары.
Пия. Это не солнце… Сегодня солнца нет, ведь нет Симона.
Вторая служанка. Не слушайте ее, монсеньер. Это лихорадка. Она дрожит от лихорадки.
Пия. Не лихорадка. Я просто жду его.
Сир Лоран. Это лихорадка, Пия, лихорадка… Я забыл о ядовитых испарениях мертвых вод. Я так виноват… Прости меня, Господи, за то, что я запер ее в этом доме, полном кошмаров, в этой пустыне, где даже земля кажется проклятой… Это бред, Пия, бред… И нет у вас ничего больше в душе, кроме блуждающих болотных огней.