Увидев ее, мама поднялась из-за стола, даже не кивнув гостье, оделась и ушла. Девушка, как фарфоровая кукла глядя в пространство, поднялась наверх в кабинет отца и в доме все стихло. Я выждал полчаса, уверился в том, что никто не собирается покидать верхний этаж и вышел на улицу. По всему периметру второго этажа нашего жилища шел резной карниз, поддерживаемый декоративными колоннами, он был достаточно широким для такого тощего подростка, как я, влезть на него можно было с козырька заднего крыльца. Мне не составило труда разместиться на карнизе и пройти до окон в кабинете отца, стараясь не слишком скрипеть снегом. Все шторы были задернуты, но мне посчастливилось - окно в сад было открыто. Стараясь шуметь как можно меньше, я отодвинул край тяжёлой занавески, заглянул в комнату, но увидел только угол, огороженный белыми больничными ширмами. В углу было почти пусто, если не считать старого инвалидного кресла на колёсиках, а за белыми полотнами происходило нечто странное. Оттуда доносилось частое дыхание, поскрипывание и звон металла о металл, по моей коже прокатились мурашки и волоски на затылке встали дыбом.
Почти не дыша я прокрался к ближайшей ширме и заглянул за белый экран. На больничной кушетке, застеленной сероватым бельем, лежала та самая фарфоровая Энн, ее одежда аккуратно висела на стуле недалеко вместе с бельем, тонкие запястья были прикованы к кушетке наручниками, именно они звякали. Над ней нависал отец, его пиджак лежал на полу, рубашка расстёгнута, руки отца скользили по телу девушки, но его горящие глаза смотрели только в лицо бесстрастной куклы, которое сейчас было невероятно живым. Я не мог понять, что испытывает Энн, в углах ее глаз искрились слезы, но губы то улыбались, то кривились в презрительной ухмылке. Боже, я надеялся, что это лишь часть терапии, но мой отец не остановился, он овладел девушкой, наверняка не впервые, и я почувствовал жгучую ненависть к нему.
Этот человек косвенно убивает нашу мать, игнорирует своих детей, постоянно водит к себе молодую любовницу и придается с ней извращённым утехам. Кровь ударила в мою бедную голову, вскипела в венах, заполнила, казалось, не только тело, но и душу, я схватился за первое, что попалось под руку, а дальше все обрывками. Искаженное гневом лицо отца, краткий момент испуга в глазах Энн, потом вспышка и красная пелена, снова испуг, но уже в глазах отца, кровь на его щеке, боль в затылке, как ожог, и снова алый занавес перед глазами. В себя я пришел лёжа на полу, голова кружилась и болела, руки были прижаты к груди смирительной рубашкой, во рту ощущался вкус крови, а губы шевелились, повторяя слова из маминой песни. От гостьи не осталось и следа, а снизу доносились крики отца и матери.
- Я сказал тебе, Джейн, я не останусь в одном доме с этим зверенышем! Твой любимый сынок чуть не убил меня и мою пациентку! Я проводил важный эксперимент, который мог решить проблему Энн, а он...
Отец задыхался от злости, его но голос гремел, и я слышал, как жалобно звякнула чашка или какое-то елочное украшение, разлетаясь об пол.
- Питер, о чем ты говоришь?! Думаешь, я не знаю, что рассказывают об Энн Лиландер? Да она только тем и знаменита, что почти к каждому хоть сколько-нибудь состоятельному мужчине прыгнула в койку! А теперь и ты замарался, связавшись с этой...
Конец фразы оборвал звук тяжёлой пощёчины. Я не мог подняться и беспомощным червяком полз к двери, слыша рыдания матери, ее тихий голос. После этого отец ушел, забрав с собой "лучшее, что он дал" нашей матери - моего брата. Когда и где бы я не находился, всегда со мной память о том, как разрушился мой идол отца. Итак, уважаемая Эмили Кроу, я надеюсь, что вы удовлетворены моим ответом. Это вам.
Доктор отошел от печки, поставил на стол пустую чашку и положил перед гостьей глянцевую открытку. Девушка вгляделась в лицо, искаженное яростью, которое смотрело на нее с кусочка картона и невольно улыбнулась.
- И правда, - тихо сказала Эмили, спрятав открытку под пальто, - до следующей встречи, Доктор.