Город стремился перемолоть все то светлое, что в нем еще осталось, превратить отблески лучей в обманчивый свет болотных огней, пустынный мираж. Крусди всеми силами пытался превратиться в настоящую преисподнюю, чтобы, наверное, однажды провалиться сквозь землю, приумножая мрачные богатства ада. Но, пока город не стал второй Гоморрой, в нем происходили преступления одно тяжелее другого, ритуальные убийства, не говоря уже о кражах, грабежах и насилии, которыми местная полиция не занималась вовсе. Те немногие служители закона, которых еще не ослепило сияние золотого тельца, сбивались с ног, пытаясь навести среди царящего хаоса хоть какую-то видимость порядка. Однако им мешали их же продажные коллеги, которые наравне с преступниками, погружались в запретные удовольствия, ни в чем себе не отказывая.
Чем дольше Доктор жил здесь, тем чаще приходил к выводу, что все страхи, все ужасы и кошмары, принесенные сюда людьми воплощаются рано или поздно. Даже он был чьим-то кошмаром, а где-то рядом бродили его личные ужасы во плоти.
Через четверть часа центральные постройки сменились мрачными районами, в которых жили подобные ему люди, хранящие свои секреты не под половицами, не в сейфах и шкафах, а в самой душе. Доктор открыл входную дверь, вдохнул спертый воздух, поднялся на второй этаж в свою небольшую квартиру и расслабленно откинулся в кресле, едва сняв ботинки и пальто. Безумца тревожили мысли. Проклятое место всегда было неспокойным, как болото, кишащее уродливыми и страшными существами, но чуть больше десяти лет назад вокруг Крусди и соседнего городка происходили поистине страшные события, поражающие своей жестокостью. Расследование тогда закончилось ничем, но отголоски этого дела всплывают и сейчас, словно трупы из реки. Безумец немало знал об этих делах, даже сейчас он перебирал в голове все, что видел и слышал, но распахнувшаяся от резкого порыва холодного ветра рама прервала цепь размышлений.
Доктор понял, что изрядно замерз в неотапливаемом помещении, потому он поспешил развести огонь в печке и захлопнуть окно, возвращая живительное тепло в комнаты. Его мысли снова устремились вперед, покинув чертоги памяти, отдалившись от прошлого. Доктор ждал очередной исповеди, прислушиваясь к желаниям города. Иногда возникающее спонтанное желание, возникающее словно против воли безумца, приводило к удивительным событиям в жизни мужчины и города. В такие моменты он понимал, что не его воля, а города правила Доктором, как безвольной марионеткой. Хотя, возможно он просто внушил себе эту мысль, чтобы оправдать те поступки, которым не может найти оправдание здравый смысл.
Город ухмылялся разбитыми стеклами, как осколками острых зубов, Доктор чувствовал его хищный оскал и понимал, что место такого, как он, только тут, только в Крусди. Он заслужил себе это место, как палач заслуживает после смерти только мук в Геенне Огненной.
- Мы все заслужили это место, - пробормотал безумец уже в полусне, глядя на пляшущие язычки огня, отражающиеся в оконном стекле.
Их алый свет окрашивал обломки городского оскала в цвет крови, словно Крусди улыбался кровавой улыбкой тому, кто его понимает, своему старому другу. Так мог бы улыбаться один монстр другому.
Соседнее окно
Доктор нетерпеливо расхаживал из угла в угол, измеряя шагами площадь своего небольшого кабинета. Он ждал молодого человека, но господин Тони Дирк так и не пришел ни в назначенный день, ни два дня спустя. Забыл? Или испугался? Доктор не знал ответа, да и предполагать не хотел. Город мог не желать их встречи.
Мужчину злило потраченное впустую время, раздражал тесный кабинет, расстраивала упущенная история. Чтобы занять чем-то дрожащие пальцы, безумец начал мастерить самолётик из бумаги. Поначалу капризный лист мялся и изгибался не там где нужно, но, чем спокойнее и точнее становились движения Доктора, тем лучше получалась бумажная птица.
Соложив идеальную поделку, Док открыл окно и отпустил лёгкий планер в путешествие по стылому воздуху. Его неспешное скольжение в потоке ветра вытягивало за собой мысли безумца, который следил за каждым движением бумажных крыльев.
Далекие дни, где Доктор, будучи ещё мальчишкой, мастерил бумажные планеры, писал на их крыльях свои мольбы, чаяния, мысли и отпускал с крыши своего дома в долгий красивый полёт. Отдушина, которой ему так не хватало, нашлась в воздушной стихии, она поняла его и приняла детские слёзы. Она же его и предала. Когда-то на одном из самолетиков мальчик написал все то, что его злит, расстраивает и огорчает. Он постарался зашвырнуть посланца как можно дальше, но то ли бумага сложилась неправильно, то ли сила броска была слишком велика. Бумажная стрела вызмыла вертикально вверх, а потом, сделав в воздухе восьмёрку, рухнула в сад. Испугавшись, что отец найдёт исписанный лист, в котором немало претензий было к нему, мальчишка слез с крыши и бегом бросился в сад. По ощущениям планер должен был упасть в заросли дикой сливы и барбариса. Исцарапавшись с ног до головы, будущий доктор обыскал все, но не нашёл пропажи. Планер занесло не в кусты, как тогда думал Док, он приземлился на подоконнике комнаты брата, который забрал записку, прочитал и с ней пришёл к отцу. Естественно ничего хорошего из этого не вышло. Мужчина был в ярости. Отец был бледен, на лбу и шее вздулась синяя вена, глаза метали искры, а руки сжимались и разжимались, когда младший сын пришёл в его кабинет, подталкиваемый в спину братом. В лицо полетел комок еще влажной бумаги, на которой плыли чернильные строчки. Вопрос отца хлестнул по ушам: