Девушка резко сжала руку и нежное создание, хрустнув, как тонкий лист бумаги, погибло в сильной ладони. Я вздрогнул от неожиданности, потрясенный легкостью убийства, санитары взяли девушку за руки и принялись надевать на нее смирительную рубашку. Оторвавшись от трупа бабочки, который еще подергивал смятыми крылышками, я перевел взгляд на кофейные глаза Карины и понял, что не могу узнать девушку. Черты ее лица исказились, на шее вздулись вены, глаза зло прищурились, а рот изогнулся в жестокой улыбке.
- Тюрьма уничтожит бабочку рано или поздно! - Прошипела Катрин и лягнула санитара в бедро, но второй мужчина был настороже. Он прижал девушку к стене, застегивая оставшиеся пряжки смирительной рубашки.
Мне пришлось помочь им, девушка становилась агрессивнее с каждой секундой, но мы смогли уколоть ей успокоительное и подержать ее, пока наркотик не начнет действовать. Обмякшее тело санитары унесли на руках внутрь, а я остался на террасе, подобрал несчастную бабочку и положил глубоко в заросли плюща, как в зеленый склеп.
Всю дорогу до комнаты я размышлял над словами Карины, они не давали мне покоя, пока я раздевался и готовился ко сну, они звучали в моих ушах, когда я засыпал. На следующий день я решился на безумный шаг, не первый и не последний в моей жизни. Придя к профессору, я попросил, чтобы меня пустили к Карине, у нас был долгий разговор, переходящий на повышенные тона, но я отстоял свое право наблюдать интересный клинический случай.
Мне выделили один час в день, при условии, что мои визиты никак не навредят состоянию пациентки. Когда я впервые спустился в палаты буйных пациентов, которые располагались в полуподвальном помещении клиники, то казалось, что я совершаю сошествие в ад. Лестница вниз оканчивалась длинным коридором с ярким освещением, из которого можно было попасть в три прохода. В каждом из трех коридоров были видны двери без ручек, располагающиеся только по левую руку от входящего в эту обитель потемок разума. В полной тишине были слышны только слабые отголоски криков, которые издавали самые буйные пациенты, но дежурившие внизу мед братья сразу же спешили успокоить болящего.
Каждые два часа они делали обход по палатам, чтобы удостовериться, что с пациентами все в порядке. Несмотря на все усилия персонала, облегчить участь самым тяжелым больным, стены, потолок и пол там пропитались ужасом и болью, злостью и безумием, они давили серой краской стен, гулким эхом шагов, спертым воздухом, навевая мысли о том, что безумие рядом, совсем близко, стоит только руку протянуть. Меня проводили в палату в конце среднего коридора, на ней не было ни таблички, ни номера, только пластиковый экран с планшеткой, к которой был прикреплен лист с данными пациента и диагнозом.
Перед тем, как санитар открыл мне дверь, пришлось сделать несколько вдохов для успокоения. Вход в палату, как шаг за грань, дался мне с трудом, на кровати, бледная, почти как простыня, лежала Рина, черты лица ее заострились, глаза были полузакрыты, дыхание медленное. Дверь за моей спиной хлопнула, как крышка гроба, и я остался один на один с пациенткой, привязанной к кровати ремнями, которые не давали ей подняться, фиксируя шею, руки, поясницу и ноги.
- Карина, ты слышишь меня? - девушка задышала чуть чаще, ее глаза обрели осмысленность, зрачки заметались, - Рина?
- Ее здесь нет, - прозвучал грубоватый голос, в котором с трудом угадывались нотки той грусти, что я слышал на террасе.
- Я говорю с Катрин, так?
- К чему глупые вопросы, доктор? - Рассмеялась девушка. - Вы знаете, что говорите с больным человеком, которого, наверное, зовут Карина. Но вы же не здесь, не в этой клетке, где есть бабочка и заходящее солнце. Бабочка живет только день. Погаснет солнце и ее сердце замрет!
- Хорошо, но я знаю о бабочках, которые живут дольше одного дня. Хочешь, расскажу? - Наклонил я голову набок. - Я же вижу, тебя интересуют бабочки, давай я расскажу о них все, что знаю. Но у нас есть только час. Если тебе понравится мой рассказ, то ты дашь мне поговорить с Кариной, идет?
- Попробуй удивить меня, мозгоправ.
В тот момент я призвал все свое красноречие и сосредоточился на деталях жизни бабочек. Я рассказывал так вдохновенно, так увлекательно, что сам себе казался лепидоптерологом, который годами изучает чешуекрылых. Но мой рассказ занял минут сорок, после непродолжительной паузы я потребовал, чтобы Катрин, как и обещала, вернула Рину. Некоторое время раздвоенное сознание торговалось и злилось, но, взяв с меня обещание продолжить рассказ, все же поддалось. Перемены были разительными, словно за несколько секунд девушку подменили, исчез хищный оскал, злобный прищур, пальцы перестали в бессилии скрести кровать, тело расслабилось.