В январе 1957-го в турнире впервые должен был принять участие шахматист из Советского Союза. Согласие Спорткомитета было получено, и Марк Тайманов уже готовился к поездке в Голландию. Но за полтора месяца до начала турнира вспыхнуло восстание в Будапеште, и советские танки на улицах венгерской столицы привели к общему бойкоту советских представителей. Бойкот этот коснулся и шахмат, и приглашение было аннулировано.
Первыми советскими гроссмейстерами, приехавшими на фестиваль в Голландию, стали Флор и Петросян в 1960 году (в приглашении были указаны совсем другие фамилии, но Спорткомитет СССР и шахматная федерация тогда, как и в последующие годы, сами решали, кого посылать в заграничные поездки). На протяжении всего турнира лидировал любимец Запада, молодой датчанин Бент Ларсен, и, только одолев его в последнем туре, Петросяну удалось стать с ним вровень.
Сенсационно закончился турнир 1964 года. То, что выиграл Керес, опередивший Ларсена, Ивкова, Портиша и других гроссмейстеров, с трудом можно было назвать сенсацией. Но победу с ним разделил Иво Ней — совсем неизвестный на Западе молодой мастер из Таллина: триумф эстонских шахмат был тогда полным.
Аналогичный эффект произвело и выступление Анатолия Лужкова, занявшего в 1967 году второе место, лишь на пол-очка позади Спасского.
Бывало, однако, и по-другому в 1970 году хорошо зарекомендовавший себя в советских чемпионатах Игорь Платонов набрал «минус четыре»...
Говоря о том периоде, следует упомянуть и 1968 год. Корчной начал турнир серией из восьми побед, в том числе над Талем, и завоевал первое место с отрывом в три очка!
Это был первый турнир, игравшийся не в Бевервейке, а в Вейк-ан-Зее (Доннер ошибается, когда пишет, что турнир перебрался сюда только в 1969 году). С тех пор все Хоговен-, а позже Корус-турниры проходят в Вейк-ан-Зее. Но хотя фестиваль сменил прописку, еще несколько лет сохранялся старинный обычай, когда участники всех турниров, включая главный, жили не в гостиницах, а на квартирах жителей Бевервейка. Это придавало турниру особую ауру, и многие гроссмейстеры, жаловавшиеся на недостаточный комфорт в Гастингсе или на турнирах в Восточной Европе, безропотно соглашались с обычаями этого голландского фестиваля. До Вейк-ан-Зее — километров восемь — все добирались на автобусе, за исключением редких любителей пешей ходьбы. В автобусе можно было услышать речь на всех языках; содержание разговоров не отличалось разнообразием: сетования по поводу вчерашнего зевка в выигранной позиции, радость от удачно проведенной атаки, но чаще — подсчет очков, необходимых для перехода на следующий год в высшую фупггу или для получения международного звания.
Я тоже жил в одном таком гостеприимном доме в Бевервейке, когда в январе 1973-го играл в резервной мастерской группе, и только первое место давало право выступить в следующем году в турнире «Б». Он назывался тогда просто мастерским; гроссмейстеров в мире было в то время на порядок меньше, чем сегодня.
Партии того турнира я помню до сих пор: я очень хотел, просто обязан был выиграть. На церемонии вручения призов меня пригласили первым к столу, на котором лежало много вся чих интересных вещей, но я, растерявшись, выбрал простенький будильник, валяющийся у меня сейчас где-то на антресолях.
В турнире «Б» мне выступить так и не пришлось. Весной я выиграл чемпионат Голландии и был приглашен сразу в главный турнир.
Ты думаешь, это из-за тебя? - спросил меня обеспокоенный Пит Зварт, на протяжении десятилетий бессменный директор турнира, показывая только что полученную телеграмму из Спорткомитета СССР. Текст ее был краток: вследствие поголовной занятости советских гроссмейстеров их приезд на Хоговен-турнир невозможен.
Я не вижу другой причины, — ответил я. - Хоговен имеет репутацию одного из самых заманчивых турниров для советских гроссмейстеров, и я просто не могу представить, чтобы они добровольно отказались приехать в Голландию.
Запомни, — сказал Пит, и я помню его слова до сих пор, — советские могут поступать, как им заблагорассудится, но ты играешь в нашем турнире!
Сейчас шахматисты главного турнира живут в гостинице «Зей Дюин», что значит «Морская дюна», а играют вместе с сотнями любителей в большом спортивном зале «Мориан», но так было не всегда
Раньше участники играли и жили в гостинице «Кенемердюин». Это было скорее общежитие с удобствами в конце коридора и с тоненькими фанерными перегородками, так что был слышен каждый звук в соседней комнате. Здание это претерпело много превращений: оно служило временным жильем для беженцев, просивших разрешения на проживание в Голландии, потом там был китайский ресторан, сгоревший лет пятнадцать тому назад. В конце концов бывшая гостиница, вспомнив о шахматах, вернулась в ментальную сферу: здесь размещается теперь филиал психиатрической больницы.
Единственной пристойной гостиницей была тогда «Хохе Дюин», расположенная в соответствии со своим названием на высокой дюне, и постепенно все участники гроссмейстерской группы стали останавливаться там. С замечательным видом на море, гостиница имела и неудобства: открытая всем ветрам, она частенько ими же продувалась, и многие не могли заснуть всю ночь из-за постоянного баскервильского завывания -УУУ-УУ-У-
В случае внезапного похолодания склон дюны обледеневал, и подняться на него было невозможно. Как-то, вернувшись поздно ночью из амстердамского казино, Роман Джинджихашвили взбирался до рассвета на высокую дюну, пытаясь попасть в гостиницу, но всякий раз соскальзывал вниз, с тем чтобы в очередной раз начать свой сизифов труд. Не лучшей оказалась и судьба Роберта Хюбнера, который, борясь с сильнейшими порывами ветра, упал при спуске с дюны, разбил очки и получил мелкие травмы, из-за чего его партия, помнится, началась с запозданием.
Кратчайший путь из турнирного зала к гостинице пролегал мимо кладбища; возвращаясь в кромешной темноте домой и глядя на контуры надгробий, можно было предаться мыслям об относительности всего в мироздании и уж тем более угодившего в западню ферзя в поначалу так хорошо складывавшейся партии.
В 1975 году четыре голландских участника — Доннер, Тимман, Рей и я решили провести эксперимент: во время турнира жить дома, в Амстердаме. Ровно в полдень мы встречались на площади в центре города, где нас ждал роскошный директорский лимузин; на нем же после тура мы возвращались домой. Нет сомнения, что Ботвинник не одобрил бы этой затеи: жаркие дискуссии велись всю дорогу, и уже через четверть часа сигаретный дым полностью заволакивал машину.
Речь обычно держал Доннер, и диапазон его тем был необычайно широк — от кубинской революции до эндшпиля два коня против пешки. Доннер очень увлекся тогда этим редким окончанием: ему был заказан учебник по эндшпилю для начинающих, и он решил открыть его анализом этой концовки. Объясняя нам тонкости эндшпиля, Хейн все время упоминал фамилию Троцкого; сначала я поправлял его, указывая, что один из вождей Октября не имеет никакого отношения к замер; чательному этюдисту, на исследования которого ссылался Доннер, на потом махнул рукой и следил — разумеется, вслепую — только за ходощ его анализа.
Эксперимент с ночевкой в Амстердаме продержался только год. Заканчивавший партию раньше других — чаще всего им оказывался я — должен был дожидаться своих коллег, игравших все пять часов; случалось, трое ожидали кого-то одного, мучившегося в раздумьях над записанным ходом, — словом, неудобства перевесили сладость сна в co6i~ ственной постели.
В гроссмейстерском турнире 1979 года впервые приняла участие представительница прекрасного пола. Сейчас этим никого не удивишь, но тогда участие Ноны Гаприндашвили было чем-то из ряда вон выходящим. Лев Полугаевский очень нервничал перед партией с ней.
—Что же делать? - спрашивал он у меня во время вечерней прогулки. — Я еще никогда не играл с женщиной, что мне играть завтра?
Как мог, я старался успокоить его:
—Но у тебя же белые, голыми руками она тебя не возьмет...
Что с того, что белые, — стоял на своем Лёва, — она же волжский гамбит играет, легко сказать — белые. А ты видел, как она вчера Никола-ца в двадцать ходов разнесла?