Сергей Танеев
Р. К. А Сергей Танеев?
И. С. Я видел Танеева время от времени, а именно — каждый раз, когда он приезжал в Санкт-Петербург, так как жил он в Москве. Он тоже был учеником Чайковского и иногда заменял Чайковского в его классах в Московской консерватории. Танеев
был хорошим педагогом, и его трактат по контрапункту — одну из лучших книг этого рода — я очень высоко ценил в молодости. Я уважал Танеева как композитора, особенно за некоторые места его оперы «Орестея», и глубоко восхищался им как пианистом. Но со стороны Римского к нему наблюдалась та же враждебность, и с бедным Танеевым в Петербурге обходились очень несправедливо. Я мог бы добавить, что Танеев до некоторой степени внушал нам благоговение по причине, не имеющей отношения к музыке: было широко известно, что он принадлежит к числу близких друзей графини Толстой.
Лядов Витоль
Р. К. Каковы были ваши взаимоотношения с Анатолием Лядовым — в особенности после того, как вы приняли не выполненный им заказ на сочинение «Жар-птицы»?
И. С. Лядов был прелестным человеком, таким же нежным и очаровательным, как его «Музыкальная табакерка». Мы называли его «кузнец», понятия не имею — почему, так как он был мягким, кротким и вовсе не походил на кузнеца. Небольшого роста, с симпатичным лицом, он имел привычку щуриться и был лысоват. Он всегда носил под мышкой книги — Метерлинка, Э. Т. А. Гофмана, Андерсена: он любил чувствительные, фантастические вещи. Он был композитором «короткого дыхания» и звучания «пианиссимо», и никогда не смог бы написать длинный и шумный балет вроде «Жар-птицы». Когда я принял заказ, он почувствовал скорее облегчение, чем обиду.
Мне нравилась музыка Лядова, особенно «Кикимора», «Баба- Яга» и фортепианные вещи. Он хорошо чувствовал гармонию, и его музыка всегда хорошо инструментована. Возможно, мне до некоторой степени мерещилась «Музыкальная табакерка», когда я сочинял вещь подобного же рода — Вальс из моей Второй сюиты для малого оркестра. Я часто сопровождал Лядова в концерты, но если мы приходили туда не вместе, и ему случалось увидеть меня в зале, он всегда звал меня, чтобы я мог следить с ним вместе по партитуре. Я не знаю, слышал ли он «Жар- птицу» в последующие годы, но уверен, что в этом случае он защищал бы ее. Он был самым прогрессивным среди музыкантов его поколения и покровительствовал моим первым сочинениям. В начале карьеры Скрябина, когда тот еще не получил признания широкой публики, кто-то в присутствии Лядова (и моем) назвал Скрябина чудаком, на что Лядов сказал: «Мне нравятся такие чудаки».
Думая о Лядове, я вспоминаю другого композитора, и поскольку вам не придет в голову спрашивать меня о нем, я упомяну о нем сам. Иосиф Витоль, композитор и педагог — он сотрудничал с Римским-Корсаковым в одном или двух произведениях и был коллегой Лядова в ужасйой музыкальной тюрьме, именуемой Санкт-Петербургской консерваторией, — человек столь же приятный, как Лядов, также во многом помогал мне. Он был веселым, круглолицым, с «круглыми» руками, похожими на кошачьи лапы. Позднее он жил в Риге, и когда я посетил этот город во время концертного турне 1934 г., он принял меня с княжеским радушием и гостеприимством. (II)
Скрябин
Р. К. Каковы были ваши взаимоотношения со Скрябиным в Санкт-Петербурге и позднее, когда им заинтересовался Дягилев? Оказал ли Скрябин какое-нибудь влияние на вас?
И. С. Я не помню моей первой встречи со Скрябиным, но она, вероятно, произошла на дому у Римского-Корсакова, так как мы часто встречались с ним в годы моего учения у Римского. Он же сам был настолько бестактен, а его высокомерное обращение со мной и с другими учениками Римского было столь отвратительно, что я никогда не испытывал желания поддерживать это знакомство. Римскому он тоже не нравился; когда бы в разговорах со мной он ни упоминал о Скрябине, он всегда называл его «этот Нарцисс». Композиторский талант Скрябина Римский тоже ставил не очень высоко: «Но это рубинштейновское» (в то время «Антон Рубинштейн» было нарицательным термином для обозначения гадости).
Как ученик Танеева, Скрябин был подкован в области контрапункта и гармонии лучше большинства русских композиторов — он был гораздо лучше экипирован в этих вопросах, чем, например, Прокофьев, возможно, более ярко одаренный.
Основой для Скрябина служило творчество Листа, что естественно для композитора его поколения. Я ничего не имел против Листа, но мне не нравилась манера Скрябина постоянно дискутировать на тему о направлении Шопен — Лист, противопоставляя его германским традициям. В другом месте я описал, как он был шокирован, когда я выразил свое восхищение Шубертом. Чудесную фа-минорную фантазию Шуберта для фортепиано в четыре руки Скрябин считал музыкой для барышень. И большинство его музыкальных суждений были не лучше этого. В последний раз я видел его в Ушй, незадолго перед смертью: его отец был русским консулом в Лозанне, а я ездил туда для отметки паспорта. Александр Николаевич только что прибыл туда. Он говорил со мной о Дебюсси и Равеле и о моей собственной музыке.