Однажды Санч осторожно, полунамёками поделился своей идеей с женой.
— О, это будет чудесно! — воскликнула Олла. — Наша Лулочка придёт в полный восторг! Все подружки будут ей завидовать! Она будет счастлива, Санч. О, ты лучший!
Он объяснил, конечно, что всем подружкам рассказывать о дичи в доме не нужно, нельзя, строго запрещено. Но полагаться на здравомыслие дочурки Лулочки не приходилось. Санч ещё и поэтому не торопился с реализацией своей идеи вывезти крошку из угодий.
Однако сейчас Лулочка уже поступила в университет, она готовится пойти по стопам отца и работать в крупной компании на ответственной должности. А правила корпоративной этики, в том числе умение держать язык за зубами, когда это требуется, Лулочка должна усвоить как можно раньше. Олла тоже не будет трепаться попусту. Ей хватило того раза, когда её с женой заместителя директора застали голыми на главной площади городка, танцующими сиськотвёрк в исступлённом наркотическом угаре. Теперь она ведёт себя куда более сдержанно.
Санч готовился старательно. Он отследил, что крошка стала часто бывать в роще с раскидистыми деревьями, где помимо неё обитал человекоптиц, вывезенный из закрытых угодий. Хозяева сказали, что он ещё не оклемался, но после будет интересной мишенью. Но Санчу он лишь мешал. Пришлось озаботиться хорошей оптикой, чтобы подстрелить того, в чьём гнезде прячется крошка.
Ещё Санч прикупил специальную сумку со вставкой, недоступной для рентгена. Крошка должна поместиться внутрь, и её не заметят на посте при уходе из угодий. Будет видна лишь дребедень типа термоса, запасного костюма и жратвы, напиханной между вставкой и внешними бортами сумки.
Санч так долго готовился к этому дню, что чуть не упустил момент. Он остался один за холмом и не видел крошку, она ускользнула от его взгляда ещё в роще. Санч собрался с мыслями и решил вылететь на поиски своих, чтобы хоть пострелять в кого-то, кроме бесполезного птица, которого он прикончил в гнезде. Каково же было его удивление и радость, когда вылетев из-за холма, он оказался нос к носу с крошкой. Его накрыла волна торжества, смешанного с чем-то сродни нежности, он выглянул и сказал:
— Не бойся, крошка. Я тебя не обижу.
Лапка поняла, что от неё требовалось: залезть в узкую нору и притвориться мёртвой. Не двигаться, не издавать никаких звуков, дышать пореже. Охотник — или всё же не охотник, но тогда кто? — застегнул сумку, и вскоре Лапка почувствовала, как жук поднял их вверх. Сердце замирало, и от страха, и от восторга. Она летит. Скованная, почти неживая, но летит.
Лапка вспомнила о Крылатом. Никого из сородичей ей не было жалко так, как друга из чужих угодий. Теперь он мёртв, и она неуверена, что сородичи-зайцы похоронят его, как обычно хоронят своих убитых.
Лапка думала о том, что Крылатый был прав, и она первая из зайцев летит на жуке. Только вот куда принесёт её жук? Вдруг в чужие угодья? К сильным и злым кабанам или водным жителям, о которых рассказывал старейший...
На какое-то время жук завис, и снаружи послышались голоса. Слов в норе было не разобрать, а вскоре звуки пропали, и жук полетел дальше.
Лапка думала о Крылатом, о старейшем, о своих глупых сородичах, изо всех сил старающихся быть зайцами и не верящих в сказки. Жук летел и летел. Лапка не заметила, как уснула.
Очнулась она от яркого света и близкого чужого дыхания.
— Вылезай, крошка, — сказал охотник.
Лапка попыталась, но это оказалось нелегко: тело затекло и болел бок, которым она приложилась о дерево. Лапка встала в рост, но чуть не упала — перед глазами плыли белые круги.
Охотник поддержал её и помог идти. Лапка озиралась кругом. Она оказалась в очень странной норе.
— Это наш дом, — сказал охотник. — Здесь живу я, моя жена Олла и наша дочь Лула. Ты им понравишься.
Жук остался позади, а Лапка с охотником двинулись вглубь норы, которую он называл домом. Здесь всё было удивительно: цвета, формы, запахи. У Лапки разбегались глаза, она не успевала рассмотреть и запомнить всё, что хотела бы.
Но больше всего Лапку поразил сам охотник. Он выглядел точь-в-точь как все её сородичи и Крылатый, у него были передние и задние лапы, уши, нос, — словом, всё как у всех. Только вместо тряпья, в которое кутались зайцы, вместо перьев и кожи, как у птиц, охотник носил на себе красивую разноцветную ткань.
Он без конца повторял ободряюще: "Давай крошка, идём", вёл себя суетливо, похохатывал с какой-то нездоровой радостью. Ещё он поглаживал Лапку то по голове, то по заду, и юная зайчиха была рада, когда на встречу им вышла самка охотника. Она была очень яркой и красивой, от неё приятно пахло.
— Олла, дорогая, это та дичь, о которой я тебе рассказвал. У меня получилось.
— Какая прелесть! — взвизгнула Олла. — Санч, как жаль, что Лулочка сегодня не приедет, ей бы непременно понравилась эта зверюшка.
Лапка внезапно осознала, что не проронила ни слова с того момента, как на её глазах подстрелили Крылатого. Ей захотелось сказать что-то приятное хозяевам норы.
— У тебя большая нора и красивая самка, охотник, — проговорила Лапка тихо.
Самка Олла откр
ыла рот и округлила глаза, но не издала ни звука.
Охотник, которого самка назвала Санчем, напротив, затараторил:
— О, так ты умеешь говорить? У вас все так могут? Или только ты? Ты всё понимаешь из нашей речи? Как тебя зовут?
Лапка пыталась ответить, хотела хотя бы кивнуть или отрицательно мотнуть головой на эти вопросы, но поняла, что Санч не слушает её, он говорит себе. Он боится и оттого болтает. Чего опасаться охотнику в собственной норе? Но от него потянуло запахом страха, и Лапка решила говорить поменьше.
— Лапка, — сказала она, указывая на себя.
— Хорошо, Лапка, — Санч задумался. Потом указал на себя и сказал, — Санч, человек.
Мужчина.
Олла последовала его примеру:
— Олла, человек.
Не самка, а женщина.
Они выжидательно смотрели на Лапку, и она сказала:
— Лапка, заяц.
Санч заметно расслабился.
— Она смышлёная, — довольно заметил он.
И шепнул Олле: "Для зайца. Тем более для самки". Олла хихикнула.
Человек и его женщина предложили Лапке помыться в маленьком белоснежном прудике. Вода была тёплая, почти горячая. Лапка смыла грязь, а Олла показала ей, как причесывают шерсть на голове. У Лапки это не получилось, но милая Олла обещала позже сделать ей такую же гладкую шёрстку, как была у самой женщины.