— У тебя будет такая возможность. Я, как того требуют правила, проинформировал твое руководство. Завтра тебя отстранят от работы и направят на военно-врачебную комиссию для определения степени годности к службе. Учти, это госпитализация минимум на месяц в психо-неврологическом отделении. Будешь качать права и нарушать режим, припаяют какой-нибудь психоз. Типа эпилептоидно-паранойяльного. Я, конечно, передам данные наших обследований и на консилиуме, если на таковой пригласят, буду отстаивать свой диагноз. Считаю, что он точен, раз, и максимально корректен по отношению к личности пациента, два. Если говорить примитивным языком, то тебя просто заездили. При полном, кстати, на то твоем согласии. Будешь служить дальше, периодически будешь биться головой об асфальт, пока не расколешь черепушку. Потому что, как мне представляется, в ней живет внутренний протест против того, с чем ты сталкиваешься каждый день.
Алексей отвел взгляд. Обшарил глазами стену и уткнулся взглядом в пастель: рыбацкие лодки, раскрашенные яркими полосами, отдыхают на песке, песок кристально белый, с матовыми пятнышками следов человеческих ног, с моря наползает розовый рассветный туман. Полный покоя и неги пейзаж вдруг так ярко и глубоко проник в сознание, что Алексей почувствовал даже запах моря, сырых сетей, просмоленного дерева, умытых росой зарослей магнолий и ощутил кожей прикосновение первых лучей летнего солнца, пробившихся сквозь молочно-розовую кисею тумана.
И тут же вспомнилось другое. Из пропахшей карболкой, никотиновой смолой, бомжами и шинелями жизни…
…За дверью глухо бухало, словно бревном по воротам, после каждого удара сквозь щели прорывался утробный вой, время от времени слышался свистящий, надсадный сип надорвавшегося человека.
Алексей стиснул зубы, постарался не обращать внимания и идти своей дорогой, но ноги сами прилипли к протертому ковру. Он вдруг понял, что еще шаг — и станет фатально другим, тем, кем запретил себе становиться, едва получил корочки опера.
Он пнул дверь. Слава богу, оказалась не запертой, иначе снес бы замок к черту.
Картина соответствовала звуковому сопровождению: задержанный на полу, словно скрюченный приступом аппендицита, с белым, забрызганным испариной и кровью лицом, расхристанный опер в состоянии крайнего ража и служебного рвения над ним, нога занесена для удара. Гулкий звук мог исходить при судорожных соприкосновениях патлатой головы парня с боковиной стола. О происхождении других тоже догадаться труда не составляло: зверем выл хозяин головы, сопел, словно бревна таскал, хозяин кабинета.
— Твою мать, Жека! Совсем охренел? — выдохнул Леша.
Женя Любимов, опер ОБНОНа,[9] удивленно оглянулся.
— А, это ты. — Женя утер трудовой пот с лица. — Какие проблемы?
Он не видел ничего странного в катании ногами по полу живого человека. И Леша, по его понятиям, ничего против иметь не должен.
— Мудак, даже на улице слышно! — зло процедил Алексей.
— Понял, не дурак.
С таким аргументом Женя не мог не согласиться. Длинно выдохнул, кивнул и опустился задом на угол стола.
Подследственный, молодой парень в кожаных штанах, стоптанных казаках и порванной на спине черной рубашке, замер в позе эмбриона, закрыв голову руками. На пальце правой кисти серебром светился перстень в виде разлапистого листка анаши.
— Дурак у нас вон кто. — Доставая сигарету, Женя успел слегка ткнуть парня носком ботинка. — Взяли с пятью «чеками» героина на кармане. Как человека прошу сдать барыгу. Ни в какую. Слышь, урод! — Новым пинком он обратил на себя внимание задержанного. — Ты мне, срань, нафиг не уперся. Торчи на игле дальше, пока не сдохнешь. Мне барыга нужен. Сдашь его, пойдешь домой. Не сдашь — в камеру. Что не ясно? На тюрьме, между прочим, баланду не из маковой соломки варят. Ее на капусте гнилой варят. Капуста вставляет плохо, авторитетно тебе заявляю. Никакого прихода от нее, кроме поноса. На такой диете ты, чмо, через день от ломки загнешься. Будешь собственную мочу в вену колоть и поминать барыгу добрым словом. Ну, что, устроить тебе программу «Детокс» за счет государства, или говорить начнешь?
Женя выдохнул дым, стряхнул пепел на спину парню.
— Клиент доводам рассудка не внемлет, — ровным голосом констатировал он. — Придется продолжить объяснения при помощи ног. Руки, мразь, я об тебя марать не собираюсь.
Он спрыгнул с угла стола. Парень вздрогнул всем телом.
Женя, перекатив сигарету в угол рта, усмехнулся.
— Погоди! — почти выкрикнул Леша.
Из-под перемазанной сукровицей ладони снизу на него уставился глаз. Огонек надежды быстро погас, стоило парню разглядеть, что остановивший пытку одного возраста и явно с одного поля ягода с мучителем. Зрачок снова затопил мутный страх.