— Молодец! — хвалил я его. — А теперь давай один. Ну!
Дик с маху бросался к веревке… и пробегал под ней. Я раз за разом пробовал приучить его правильно выполнять задание, но результат был всегда один и тот же — Дик перепрыгивал через веревку лишь в том случае, когда на ней что-нибудь висело. Поразмыслив, я понял, в чем тут дело. Висящее белье — это какая-никакая, а преграда, которую нужно было преодолеть, и Дик добросовестно исполнял урок; пустая же веревка его просто не интересовала, и, перепрыгивая через нее вместе со мной, он лишь повторял то, что делал я.
Но нашим коронным номером был номер с дровами, который стал таковым по чистой случайности. Как-то, коля дрова, я заметил, что Дику нравится возиться с поленьями. Он хватал зубами то одно, то другое и носился с ними, как щенок с костью. Тогда-то мне и пришло в голову научить Дика таскать поленья в сарай. Он поймал мою мысль, как говорится, на лету, и с той поры колка дров превратилась у нас в занятие коллективное. Это был единственный трюк, смотреть который приходили многие. Я колол, а Дик, повизгивая от нетерпения, ждал, когда полено отлетит в сторону, чтобы тотчас броситься к нему и схватить. Смотреть на это было смешно, потому что Дик никогда не брал полено за середину, а всегда впивался зубами в конец. Задрав голову, он тащил полено к сараю, но длинный конец перевешивал и выворачивал Дику шею, и он злился и рычал, однако не выпускал полена из пасти, пока не заносил его в сарай. Бросив его там, он стремглав бежал обратно, и все повторялось сначала.
Все эти трюки были развлечением, простодушным занятием, скрашивающим однообразие нашей жизни, но, чем скорее рос Дик, тем чаще я думал о том, к какому делу его приобщить, когда он достигнет рабочего возраста. Кое-кто, может, скажет: а зачем приобщать, ведь собака не лошадь, ей работать необязательно. Так-то оно так, но везде существуют традиции, определяющие жизненный уклад хоть большого города, хоть крохотного поселка. Существовали они и у нас, и, согласно им, все собаки на островах должны были работать. Здесь это было в порядке вещей, можно сказать, неписаным законом. Никто не держал собак просто так, из удовольствия, это считалось баловством, прихотью, и я не собирался быть бельмом на глазу.
Но куда все-таки определить Дика? Попробовать сделать из него охотничью собаку? Но охоты в таком виде, в каком она существует в лесных краях, на Северных Курилах никогда не было. Здесь и леса-то не росли, а для охоты, скажем, на нерп собаки не требовалось. Утки? Но утками занимались кустари-одиночки вроде меня, это был промысел сугубо личный, где обходились либо вовсе без собак, либо держали специальных. А Дик такой собакой не был. Оставалась одна-единственная вакансия, отвечающая природе и наклонностям Дика, — работа в упряжке. Только она оправдывала существование здесь таких собак, как Дик, но, говоря честно, мне не очень-то хотелось отдавать Дика в упряжку. И не потому, что работа в ней была работой суровой, на пределе сил, нет, я хорошо представлял, как может сложиться жизнь Дика в дальнейшем. Ведь я должен был рано или поздно уехать на материк, и Дик мог попасть в руки бог знает кому. А большинство каюров не внушало мне доверия. Они считали собак грубой тягловой силой и соответственно обращались с ними. Я видел их упряжки. Собаки в них поджимали хвосты при одном лишь виде хозяина, а такой судьбы я Дику не желал. Я мог доверить его только одному человеку — Кулакову. На этом я и порешил. Но прежде чем Дик стал записной ездовой собакой, и ему, и мне пришлось пережить немало грустного и смешного.
Глава четвертая
Лето на Северных Курилах. — Наше житье-бытье. — Самолет прилетел. — Мы с Диком идем на почту. — Снежный заряд. — Позорное бегство. — Мысли о мщении и полный провал моих планов. — Бойкот. — Прощение
Лето на Северных Курилах — короткая и стремительная пора. Июль — август — вот и все, что отпускает тамошняя природа кустарникам и цветам, травам и злакам. Но и эти два месяца проходят под знаком дождей и туманов, когда лишь умозрительно можно представить, что в мире есть солнце и чистое, голубое небо. Но даже и в таких условиях и за такой мизерный срок растения успевают пробить так и не оттаявшую до конца землю, пойти в рост и вырасти. И как вырасти! До гигантских размеров: если дудка — то в два с лишком метра, а если бутон — так чуть не с голову. Ходить летом напрямик через сопки — сплошное мучение. Травянистые джунгли скрывают с головой, стоят как стена, и нужен самый настоящий мачете, чтобы прорубить дорогу.
Но в сентябре рядами падает отжившая и отцветшая трава, а октябрьские пурги, громоздя сугроб на сугроб, за несколько дней меняют декорации, подготавливая сцену к десятимесячному акту зимы. В это время поневоле берет тоска, поскольку знаешь, каково придется зимой. Ни свежей тебе картошки, ни капусты, ни регулярных писем и газет — зимой самолеты по месяцам не прилетали. А если еще и киномеханик даст маху — всю зиму будешь смотреть одно и то же старье. Как однажды, когда в клубе до самой весны крутили два фильма — «Бродягу» и «Возраст любви».