— Понимаю... Но их поведение не так уж и благородно, как может показаться. Как по мне, ты или принимаешь человека без оговорок или не принимаешь его совсем. А они будто делают тебе одолжение, позволяя считаться их родственником, и всё же относятся, как к изгою.
Злая на каганёнка за недавнее унижение, я не хотела видеть благородство ни в одном из его поступков, и не выбирала слов, даже понимая, что они ранят Шону. Но тот только грустно улыбнулся.
— Ты всё ещё не понимаешь наших обычаев. Своей изменой мать запятнала и себя, и меня. Неважно, течёт ли во мне кровь кагана, я не могу считаться равным остальным.
— Но это — глупость. Ты — гораздо благороднее их всех вместе взятых!
Оторвавшись от созерцания шкуры, на которой сидел, Шона вскинул на меня глаза, и в них мелькнул едва заметный огонёк.
— Ты правда так считаешь, Марко?
— Конечно, иначе бы так не говорил.
Огонёк в глазах Шоны вспыхнул ярче, взгляд стал пытливым, почти гипнотическим. Почему-то смутившись, я уставилась на чашу с айрагом, которую продолжала держать в руке, и невпопад спросила:
— И что будет, когда вырастешь? Сможешь занять при дворе любую должность? Или и в этом будут ограничения из-за "запятнанного" происхождения?
— Я уже вырос, — рассмеялся Шона. — Совершеннолетие у нас наступает в тринадцать — после первой охоты и первой убитой дичи. А должности просто так не раздают, их нужно заслужить. Я смогу занять любую, если буду этого достоин. Но, пока нет войны, трудно показать, чего стоишь.
— Ты как будто сожалеешь, что войны нет.
— Наши предки жили войной. Без неё мы — не совсем мы.
— Поэтому нападаете на мирные монастыри?
Шона вздохнул.
— Знаю, что произошло с тобой, Марко. Мне жаль. Отец был очень недоволен Бяслагом — поэтому отправил его усмирять икиресов. Обычно поручения так далеко от столицы дают молодым военачальникам, ещё не проявившим себя. А для Бяслага это было наказанием...
— Несколько месяцев вдали от столицы? — перебила его я. — И это — наказание?
— Он впал в немилость, и с тех пор его преследует злой рок, — Шона поёжился. — Я слышал о дурных знамениях, появляющихся всюду, куда бы он ни шёл. Неудивительно, что в последнее время Бяслаг немного... не в себе.
— Странно, что китайский император никак не отреагировал на вашу агрессию, — поспешила я сменить тему.
— Он не хочет войны. Отец отправил ему официальное послание, объяснив, что причиной нападения на монастырь было присутствие в нём мятежника Сунь Ливея. Если Сунь Ливей будет, наконец, схвачен и казнён, каган даже поможет отстроить монастырь заново.
— И вернуть из мёртвых всех, кого убили твои собратья? — усмехнулась я.
— Нет, конечно... — взгляд Шоны снова стал пытливым. — Ты потерял там кого-то... особенно близкого?
— Да, — мрачно отрезала я. — Всех, кого знал.
— Это тяжело... Но теперь ты здесь, с нами, а это — не самое плохое, что могло с тобой случиться.
— Ты так думаешь? — не удержалась я от издёвки.
Но Шона, как всегда, не отреагировал на мою колкость. Тихо выдохнув, будто что-то вспомнил, он вынул из-за пояса какую-то вещицу и, зажав её в ладони, снова повернулся ко мне.
— Хочу, чтобы это было у тебя. Не отказывайся, как в прошлый раз. У нас не принято отвергать дары, даже такие незначительные, как этот, — и разжал ладонь.
На ней лежало самодельное украшение: три нанизанных на тонкий кожаный шнур не то зуба, не то когтя. Два длинных и светлых — по краям, один, короче, темнее и толще — в середине, а между ними — квадратные кусочки полупрозрачного сероватого камня. Я неуверенно посмотрела на Шону.
— Это... зубы... то есть, рога той косули?
— И коготь волка, которого я убил на моей первой охоте, — с лёгкой гордостью добавил он.