Александр Петрович снял футболку и тут же скрылся в темном озере. Она умела плавать, или просто хвасталась. Возможно, произошел несчастный случай. Она могла повредить ногу, или произошла судорога. Но мы, едва не потеряли нашу одноклассницу.
Он вытащил её на берег и провел необходимые процедуры первой помощи. Я заметила, как в расслаблении опустились его широкие плечи. Наверное, я сделала так же, потому что дышать стало намного легче.
- Зачем ты пошла в воду? Я же запретил купаться. Сентябрь, вода холодная.
- Я не плавала. Я упала с обрыва. Я стояла на краю, смотрела на луну, а потом что-то пошло не так, и теперь я здесь.
- Лунатишь, Червякова? - засмеялся Щеглов.
Обман раскрылся позже, в палатке, уже под утро, когда я отчаянно пыталась забыть пережитое и уснуть.
- Какой он сильный. Такой теплый. От него так вкусно пахнет. - вздыхала моя соседка по парте.
- Кто? Надь, ты что? Ты же едва не погибла!
- Вер, я умею плавать. Я бы не утонула.
- Надь, ты совсем чокнутая? Ты что вытворяешь? Ты только что своим спектаклем приблизила Тихонова к сердечному приступу и добавила ему несколько седых волос на голове. Для тебя это всего лишь игра, а для него? Если он так тебе нравится, ты подумала, что он чувствовал в этот момент? Надя - Надя, какая же ты дура!
- Тихо! А если услышит?
Во мне бушевало негодование. Если бы мне не было жалко Червякову, я бы прямо сейчас пошла бы к Тихонову и всё бы ему рассказала.
Я видела этот страх в его глазах. Потом, когда все уходили, я заметила, как он дрожит, и если бы позволила смелость, то я бы прижала его к себе и успокоила.
В этот день, я поняла, что медленно проникаюсь к нему симпатией. Именно в этот вечер за две недели я увидела его настоящего. Это был обычный человек, очень ответственный, каких мало в наше время, добрый, компанейский, и очень - очень интеллигентный.
1.5
Наши дни.
Вера.
Он ушёл, не выдержав моих слов и слез. Закрывая опухшее лицо ладонями, я не слышала, как его шаги отдалялись, а потом и вовсе стихли, а подъездная дверь громко хлопнула.
Произошло то, что я боялась. Когда я ехала сюда, в надежде увидеть его, самый большой страх был спугнуть. И вот, я тридцатипятилетняя женщина, выросшая из горячей семнадцатилетней девчонки, холодной душевномертвой сукой, не позволяющей показывать свои чувства, вдруг сорвалась. Да ещё как сорвалась?! Покажи мою истерику пятнадцатилетнему подростку, засмеёт же. Позорище!
Я вдруг поймала себя на мысли, что мне смешно. Возможно, я отходила от истерики. В голове быстрыми картинками проносились воспоминания с Сашей. Только самые лучшие, где нам было хорошо. Даже тот поступок Надьки Червяковой, тогда в походе девятнадцать лет назад, теперь казался мне очень потешным.
Я заливисто смеялась над воспоминаниями, и когда из квартир начали показывать свои головы обеспокоенные соседи, пришлось приложить к уху мобильник.
- Какая дурость... - вслух произнесла я.
Дверь поезда громко хлопнула, и холодный воздух, теперь, совсем непрозрачный, погладил мои обнаженные ноги. Пришлось теплее укутаться в Сашино пальто, которое неплохо согревало. Под конец истерики, когда разум начал трезветь, я поняла, что мне очень холодно.
- Верочка, ты еще там? - раздалось снизу.
Я медленно поднялась на ноги. Неожиданно было знать, что он вернется. Шаги на лестнице становились громче, и в ритм им так же громко стучало сердце.
- Ага, не ушла ещё. - Тихонов стоял на пролёт ниже и широко улыбался. - Не замерзла?
- Нет.
- Пойдем? - он достал из кармана пиджака небольшую бутылку коньяка.
Мне всегда было наплевать на свою жизнь. Каждый день я проживала только для дочери. Всё, чего я добилась, принадлежало только ей. Никогда не пыталась устроить свою личную жизнь, чтобы не оступиться, чтобы не стать похожей на свою мать, когда мужик важнее собственного ребенка.
Да, у меня были сексуальные партнеры, но ни в одном из них я так и не разглядела мужчину, который бы вот так запросто полюбил чужого ребенка. А чего я собственно хотела?
Сердце, которое я похоронила много лет назад, всё это время билось под землей.
Мы зашли в пустую темную квартиру. Я по привычке, не глядя нашла выключатель. Может быть это был прыжок в прошлое, может быть историк на меня так действовал, но я снова видела всё в необыкновенных тонах, как видела будучи семнадцатилетней девчонкой. Снова играли те положительные краски, и даже слышался приятный запах песочного печенья, которое раньше готовила мама. Мне стало необыкновенно хорошо.
Я сняла с себя обжигающее пальто и шпильки, от которых ужасно ломило в ногах. Достала из шкафа бокалы и конфеты и села на стул. Только здесь пришло понимание усталости.