Весной 1704 г., проведя в Дзэнсодзи целый год, Хакуин покидает храм. Вместе с двенадцатью другими монахами он направился на запад вдоль Токайдо в храм под названием Дзуиндзи, находившийся в городе Огаки провинции Мино. Этот храм привлек его рассказами о том, что местный настоятель, ученый наставник Бао-род-зин ("Почтенный старец Бао"), является весьма образованным человеком, вследствие чего книгохранилище храма необычайно обширно. Однако Бао оказался крайне грубым типом с удивительно скверным характером, так что ученики, прибывшие в Дзуиндзи вместе с Хакуином, вскоре принялись рассуждать о том, не стоит ли покинуть храм и попытать счастья в каком-нибудь ином месте. Хакуин же, который, судя по всему, ценил способности Бао больше, чем сторонился его неотесанности, решил для себя никуда не уходить. В последовавшие за этим месяцы ему удалось наладить сердечные, почти нежные отношения с "диким конем провинции Мино".
По прошествии нескольких месяцев, в течение которых Хакуин изучал в храме Бао основы китайского и японского стихосложения, до него дошли известия, что его мать после непродолжительной болезни внезапно скончалась. В "Диком плюще" не содержится ни единого упоминания об этом событии. В "Жизнеописании" Торэя мы находим краткое упоминание об этом: "его горе было безутешным". Гем не менее, нет никаких сомнений в том, что эта неожиданная утрата, вместе с все более углубляющимся пониманием того, что ученые изыскания никак не могут исцелить от духовных страданий, встряхнула и отрезвила Хакуина. Благодаря всему этому Хакуин принимает решение отправиться следующим летом в новое дзэнское странствие.
Приблизительно тогда же, во время ежегодного проветривания храмового книгохранилища, произошло одно из самых знаменитых событий в истории дзэн в Японии. Самая пространная версия рассказа самого Хакуина об этом событии содержится в "Гусиной траве". Кроме всего прочего, это повествование показывает, что страх оказаться в аду продолжал грызть его душу:
"Я оказался в совершенном тупике... мое сознание все еще одолевали страхи... я не имел не малейшего представления, к кому обратиться за помощью. По моим щекам непроизвольно текли потоки слез[;]... мой взгляд случайно упал на веранду залы для приема гостей, на которой, по случаю ежегодного проветривания, на столах были сложены сотни книг... Тогда я в качестве приношения воскурил перед книгами благовония, совершил множество поклонов и вознес ревностные молитвы богам и буддам, прося их о помощи,... жалуясь им на то, что я хоть и обрил голову четыре или пять лет назад, однако с тех пор так и остался шестилетним или семилетним послушником и не имею не малейшего понятия о том, чему мне следует посвятить свою жизнь,... и о том, какой путь следует избрать мне: буддизм, конфуцианство или даосизм... Закрыв глаза, я медленно приблизился к одному из столов, на котором лежала кипа книг. Я погрузил в кипу большой и указательный пальцы и начал вслепую копаться в ней, пока не выудил оттуда одну из книг... Я вытащил ее, два или три раза в благоговении поднял над головою. После этого я раскрыл книгу..." (2).
Выбранной Хакуином книгой оказался трактат под названием "Побуждение ученика пройти сквозь препятствия дзэн" ("Чань-гуань цэ-цзинь") - коллекция цитат и историй, связанных с изучением дзэн, собранная из множества разнообразных дзэнских и других буддийских текстов. Хакуин несколько раз открыл книгу наугад и натолкнулся на параграф, рассказывающий о жизни и практике знаменитого дзэнского наставника десятого века Цы-мина. Этот наставник, медитируя морозными ночами на севере Китая, колол себя в бедро острым портняц-ким шилом, как только чувствовал приближение "демона сна". Столь удачное вмешательство Цы-мина значило для Хакуина следующее: человек, посвятивший себя достижению духовного пробуждения, должен с неколебимой решимостью продолжать двигаться вперед то тех пор, пока не достигнет цели, какие бы трудности не встретились ему на пути.
Кроме всего прочего, Цы-мин был крайне важной фигурой в истории дзэн линии Линь-цзи*
* Линь-цзи (Линь цзи И Сюань, 811-866 гг.) - основатель одноименной школы (яп. Риндзай) - Прим. ред.
По преданию, именно он во времена ранней династии Сун** сохранил жизнеспособность традиции, клонившейся к упадку. В свете же того, что сам Хакуин позже принял на себя роль реформатора умирающего японского дзэн, появление в его жизни Цы-мина оказалось вещим, сверхъес тественным событием, которое он едва ли мог упустить в своей автобиографии.
** Северная Сун (960-1127 гг.) - Прим. ред.
До наступления весны Хакуин оставался в храме Бао, а затем отправился в странствие, которое оказалось необычайно длинным, заняв следующие семь лет его жизни. Он обошел почти весь центр Японии и добрался до далекого западного города Мацуяма на острове Сикоку. Однако месяцы, которые он провел у Бао, развивая под его руководством свои поэтические и каллиграфические таланты, ни коим образом не были потрачены впустую. Впоследствии, уже став учителем и будучи все более заинтересованным в том, чтобы его учение распространялось не только среди его собственных учеников, но и среди народа, он найдет своим умениям лучшее, причем необычайно эффективное применение.
Покинув Бао, Хакуин так или иначе продолжал обучение самостоятельно, переходя из храма в храм, пытаясь без особого успеха отыскать учителя, которому мог бы полностью довериться. По его собственным словам, это путешествие дало ясное представление о недостатках современного ему дзэн. Большинство встреченных наставников, в числе которых оказались известные мастера всех трех основных школ, Хакуин описывает как защитников пассивной, спокойной религиозной практики. Позже в своих сочинениях он будет гневно осуждать ее за то, что она отвлекает учеников от самого важного, от "великого яростного упорства в достижении цели", которое он считал совершенно необходимым в духовном поиске. Наставник писал: "Несмотря на то, что ученики бросаются вперед к изучению дзэн со свирепостью и бесстрашием, они никогда не освободятся от сетей иллюзий Мары. Она будет цепляться за их кости и колотить их до тех пор, пока они не испустят дух".
С точки зрения самого Хакуина, не имеет большого смысла проводить различие между современными ему практиками "только медитации" школы Сото, нэмбуцу дзэн школы Обаку и "дзэн не-деяния, дзэн не-рожденного", исповедуемым большинством встретившихся ему наставников школы Риндзай. Согласно Хакуину, их доктрины весьма правдоподобны, однако они, оказывая влияние на сознание юных впечатлительных учеников, расшатывают основание истинной традиции дзэн. Трудно представить себе более гнусное преступление, и поэтому Хакуин обратил против них всю мощь своего язвительного осуждения.
Весной двадцать третьего года жизни Хакуин отправился в храм Эйгандзи в процветающем городе Та-када, расположенном в провинции Этиго на побережье Японского моря. Сам Хакуин называл две причины этого решения: в этом храме проводилась лекция-семинар по трактату "Око людей и богов" ("Жэньтянь яньму"), а о старшем настоятеле Эйгандзи ходили слухи, что он обладает исключительной духовной выдержкой и получил печать Дхармы от наставников каждой из трех школ дзэн. Первая из приведенных причин, очевидно, была не более, чем предлогом. Однако встреча со старшим настоятелем храма не произвела на него впечатления. Судя по всему, весь семинар Хакуин провел в медитации. В те времена он упорно боролся с коаном о "му", причем в течении последнего года стали обнаруживаться признаки того, что прорыв сквозь него вот-вот произойдет. Хакуину было необходимо остаться в одиночестве для того, чтобы ничто не отвлекало его от сосредоточения и не могло помешать. Поэтому он спрятался в небольшом помещении, обнаруженном им в задней части храма, и целую неделю пребывал в одиночестве. Он продолжал сидеть там до последней ночи, и уже в предрассветное время его слуха коснулся отдаленный звук колокола. Как только это произошло, Хакуин наконец преодолел порог перед сатори, то есть просветлением. Этот опыт был необычайно интенсивным, и ему показалось, что в продолжение последних трехсот лет никто не приблизился к столь славному достижению. Несколько последовавших за этим недель Хакуин расхаживал вокруг храма "раздуваясь от все возраставшей гордости, блестя своим высокомерием... презрительно косясь на всякого встречного, относясь к ним с презрением, будто к комьям грязи".