Изначально запланированный на предыдущее Рождество, но принесенный в жертву «Домби» и театральным гастролям, «Одержимый, или Сделка с призраком», вышедший в декабре 1848 года, ничего не добавил к славе Диккенса: рецепт «Рождественских повестей» себя исчерпал. Зато этот рассказ носил на себе отпечаток напряженного внутреннего спора. Знаменитый химик Редлоу, мучимый воспоминаниями о своем прошлом, встречает однажды своего двойника в виде Призрака, который предлагает ему жить дальше без памяти.
«Взгляни на меня! — сказал Призрак. — Я тот, кто в юности был жалким бедняком, одиноким и всеми забытым, кто боролся и страдал, и вновь боролся и страдал, пока с великим трудом не добыл знание из недр, где оно было сокрыто, и не вытесал из него ступени, по которым могли подняться мои усталые ноги».
Наверное, именно это Диккенс, тоже ставший знаменитым, думал о самом себе… И дальше: «Я не знал ни беззаветной материнской любви, ни мудрых отцовских советов. Когда я был еще ребенком, чужой занял место моего отца и вытеснил меня из сердца моей матери. Мои родители были из тех, что не слишком утруждают себя заботами и долг свой скоро почитают исполненным; из тех, кто, как птицы — птенцов, рано бросают своих детей на произвол судьбы, — и если дети преуспели в жизни, приписывают себе все заслуги, а если нет — требуют сочувствия»[36].
Прозрачный намек на черствость его матери в период работы на Уоррена и на последующие поступки его отца.
В конце концов Редлоу поймет, что забвение — обман и что, наоборот, только память может дать ему покой…
«У меня была сестра. — Была! — повторил одержимый и опустил голову на руки. <…> Только сейчас я видел ее в пламени камина. Я слышал ее в звуках музыки, во вздохах ветра, в мертвом безмолвии ночи, — отозвался Редлоу». Диккенс написал эти строки вскоре после смерти Фанни, случившейся 2 сентября 1848 года. За некоторое время до того он уговорил своего зятя Генри Бернетта уехать из Манчестера и поселиться поблизости от Лондона и с тех пор навещал свою сестру почти каждый день. Несмотря на неизлечимость ее болезни, он вопреки всему продолжал надеяться, даже написал эту почти детскую фразу: «Зачем чувствовать себя хуже, если, с Божьей помощью, так легко чувствовать себя лучше?» Смерть Фанни, за которой несколько недель спустя последовал ее сын Генри-младший — прототип болезненного Пола Домби, — еще глубже погрузила Диккенса в пучину воспоминаний.
На сей раз план «Копперфилда» был готов осуществиться, но требовался окружающий фон для детства героя, а соблазнительная идея перенести его в Кент, где прошло его собственное детство, казалась Диккенсу неблаготворной, поскольку так не заставишь работать воображение. В конце 1848 года он уехал «на разведку» в Норфолк с друзьями из «Панча» — Личем и Лемоном. Ему понравилось название Бландерстон (именно там родится Копперфилд), а также Ярмут — маленькая прибрежная деревушка, топкие отмели которой терялись в океане.
Вернувшись в Лондон, он всё же не мог сразу же приняться за работу. Кэт снова была «в безынтересном положении», как зло иронизировал Чарлз: 15 января она родила маленького Генри Филдинга Диккенса — многозначительное имя, если знать, что роман Филдинга «История Тома Джонса, найденыша», которым Чарлз зачитывался в детстве, во многих отношениях, как и «Дэвид Копперфилд», был скрытой автобиографией. Несколько дней спустя ему приснился один из тех странных и нелепых снов, которыми была размечена вся его жизнь, как и его произведения: он проснулся среди ночи от того, что, как ему показалось, позабыл одно па из польки, которую недавно разучили с ним дочери, и не успокоился, пока не вытащил из постели всю семью, чтобы это проверить…
За прошедший год Диккенс восторженно приветствовал революции на континенте, в том числе падение Луи Филиппа[37] («Да здравствует Республика!» — написал он Форстеру по-французски). Однако в его будущем романе будет меньше социальных проблем и меньше политики, чем в любой другой его книге.
ГЕРОЙ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
Диккенс, как мы видели, не мог начать новую книгу, пока не придумает для нее название. В случае «Дэвида Копперфилда» этот этап имел определяющее значение, поскольку роман по большей части был автобиографическим. Имена первых персонажей одноименных романов — Пиквик, Твист, Никльби — имели общую черту: забавную, даже гротескную перегласовку, отсылавшую к плутовскому роману. Зато Копперфилд был достоверным. респектабельным именем, хотя и несколько странным, сразу же помещающим всю книгу в область реалистичного повествования. Никто не знает, откуда взялось это имя. Но когда Форстер обратил внимание Диккенса на инверсию инициалов — D. С. — по сравнению с его собственными: С. D., Диккенс увидел в этом знак: «Он возразил, что это вполне согласуется с ролью случая и судьбы в его жизни. Иначе почему бы он так упорно цеплялся за это имя, как только оно явилось ему?»
36
Цит. по:
37