Независимо от того, отслеживал он это или нет, время усилило его Ярость.
Не имело значения, был ли цикл день-ночь на корабле сравним с таковым в Артосе, он знал, что прошли дни. Он не мог следить за временем, но и игнорировать его тоже не мог.
Проходящие минуты выстраивались, как солдаты, готовящиеся к бою, часы — как бронетанковые полки, а дни группировались, как межгалактические флоты, готовящиеся к вторжению. Теперь они все стояли против него, глядя сверху вниз, их цель была прикована к нему — тонкому ментальному барьеру, сдерживающему Ярость. Они хотели дать волю Ярости, наследию его народа, и дать ей разгуляться в этой клетке размером три на три метра.
Его кожа зудела, туго натягиваясь на распухших мышцах, которые подергивались от нерастраченной энергии, а дыхание было хриплым. Плечи ныли от дискомфорта, а запястья болели в тех местах, где его плоть была до крови натерта наручниками. Ярость притупила все остальные боли, которые он должен был испытывать, до такой степени, что сделала их незаметными.
Даже сейчас он не мог пожалеть о том, что принял Ярость, чтобы лучше служить своему виду. Сожаления были бессмысленны — особенно когда он так много забыл.
Он расхаживал по крошечному помещению камеры, двигаясь все быстрее и быстрее, помня только о Ярости и Юри. Не имело значения, была ли его грудь готова разорваться, а голова расколоться. Не имело значения, был ли его разум охвачен непреодолимой потребностью наносить урон, разрушать и убивать.
Или трахаться.
Его взгляд упал на Юри. Маленькую, беззащитную, нежную. Красивую. Его эрекция пульсировала в такт бешено колотящемуся сердцу.
Нет.
Он оторвал от нее взгляд и продолжил движение. Юри была его центром, его равновесием. Единственным, что удерживало его на земле. Она не станет мишенью для его Ярости. Он сдержится ради нее, защитит ее, как только сможет… даже если это означало защитить ее от самого себя.
И только ради нее он сопротивлялся желанию ударить головой о решетку, кричать и рычать, разорвать путы и заставить контрабандистов прийти и разобраться с ним. Это принесло бы только страдания и боль — потому что они не открывали дверцу клетки. Им и не нужно было этого делать, пока они не доберутся до места назначения. И когда Тарген не мог вырваться из клетки, не мог обрушить свою Ярость на похитителей, что ему оставалось?
Как бы сильно он ни боролся с этим, в конце концов он обратится к Юри. И это будет хуже, чем все, что ей пришлось пережить до сих пор.
Сражаться, а не трахаться.
Сражаться, сражаться, сражаться.
Сражаться с чем? С ебаной клеткой?
Блядь, блядь, блядь.
Нет, черт возьми! Это не ебанаяклетка!
Рычание вырвалось из его груди, и губы растянулись вокруг стиснутых зубов. Ему нужно было ударить кого-нибудь, что угодно, но его руки были скованы, и было не время освобождать их. В любом случае, что хорошего это ему дало бы? Его тело сломалось бы под усиленными прутьями клетки.
Он обвел взглядом комнату, но не позволил ему остановиться ни на ком из других пленников — даже на Илджиби, который стал бы идеальным выходом для его Ярости. Перебранка — это было не то, в чем Тарген нуждался прямо сейчас; ему нужно было действовать. Крен особенно остро осознавал, что находится в безопасности в своей клетке, и он стал довольно искусным в том, чтобы действовать Таргену на нервы. Провоцирование Илджиби привело бы лишь к тому, чтобы спровоцировать самого Таргена.
Черт.
Дома у Таргена всегда были способы выпустить Ярость до того, как она достигала этой точки. Конечно, иногда это приводило к поломке тренажеров, дырам в стенах, в которых не должно было быть дыр, или к избиению до потери сознания незнакомцев прямо на улицах, но, по крайней мере, он выплескивал ее до того, как она достигала убийственного пика, к которому стремилась в настоящее время. Он всегда оберегал тех, кто был ему небезразличен, от необходимости сталкиваться с правдой о том, кем он был.
Ярость была частью его до травмы головы. После она стала им самим.
Тарген услышал свист поднимающейся двери в помещение, почувствовал легкое дуновение на коже, когда в коридор ворвался более свежий воздух, почти сразу ощутил разницу — хотя он в значительной степени блокировал это, в камерах пахло телами, мочой и дерьмом.