— Я не видела неба больше двух лет, — тихо сказала она, — но никогда не думала, что небо может быть таким красивым.
Положив руку ей на живот, он еще немного прижался к ней, поднял голову и обратил лицо к небу.
— Нормально.
Нахмурив брови, Юри оглянулась на него.
— Просто нормально? Скажи мне, что может быть прекраснее этого.
Он встретился с ней взглядом, и его глаза слабо блеснули, как будто отраженным светом.
— Ты.
Юри прикусила нижнюю губу. Крошечные крылышки в животе снова запорхали, и ее охватил трепет, распространяя по коже тепло, которое не имело ничего общего с жаром его тела.
Тарген поднял руку и провел большим пальцем по ее нижней губе, уговаривая ее расслабиться своим нежным прикосновением. Кончики пальцев прошлись по ее щеке и подбородку, едва касаясь кожи, пока он не обхватил ее шею.
Сердцебиение Юри участилось. На мгновение рука Таргена напряглась, и она была уверена, что он наклонит ее лицо к своему, что он заявит на нее права еще одним поцелуем.
Но он убрал руку, вернув ее на прежнее место, на ее живот, где их кожу разделяла тонкая, но душащая ткань рубашки.
Тарген опустил голову, прижался носом к ее волосам и глубоко вдохнул. Он выпустил воздух с низким, одобрительным урчанием, которое отдалось в ней вибрацией.
— Спи, земляночка.
Тело трепетало от неудовлетворенного возбуждения, но Юри испустила тихий, прерывистый выдох, повернулась лицом вперед и закрыла глаза.
Сколько еще он мог так дразнить ее, оставляя неудовлетворенной, прежде чем она окончательно сломается? Как кто-то может спать, когда их тела настолько поглощены желанием, что малейшее прикосновение может вызвать боль в самом центре, может сделать их дикими от потребности?
Как она могла спать, прижавшись к его большому, крепкому телу, в то время как чувствовала его пульсирующий член через штаны, прижатый к ее заднице? Он был таким теплым, таким сильным, таким… безопасным.
Ее тело расслабилось в его тепле, в его безопасности, и отяжелело. Дыхание выровнялось, а сердцебиение замедлилось.
Как она могла спать, когда все, чего хотела, — это он?
Но истощению было все равно, чего хочет Юри. Оно утащило ее вниз, в темноту, и вскоре она погрузилась в успокаивающее забытье.
ОДИННАДЦАТЬ
Тарген очнулся ото сна. Он резко открыл глаза и поднял голову, чтобы посмотреть вниз по склону на скалистый ландшафт, в котором преобладали глубокие тени, инстинктивно ища любые признаки движения, что-нибудь неладное. Мерцающий свет, который раньше разливался по небу, теперь исчез. Даже глаза Таргена не могли проникнуть сквозь здешнюю тьму с одним лишь светом звезд.
Теплое покалывающее ощущение запульсировало в задней части его шеи, задерживаясь у основания черепа.
Он что-то слышал.
Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание, прислушиваясь.
Ветер вздыхал над землей, заставляя траву шептать нежную песню. Вдали беспокойно скрипели и стонали чужие деревья. В сердце Таргена появилась искра Ярости. Животные звуки, которые были слышны, когда они с Юри ложились спать, отсутствовали.
Ярость вспыхнула, когда другой звук разорвал ночь — грохот взрыва, эхом разнесшийся по склону горы.
Тарген вытащил руку из-под Юри, чтобы приподнять ее, и она со вздохом проснулась, резко сев. Часть свободной одежды, которой они были накрыты, упала. Он продолжал обнимать ее левой рукой за талию, она дрожала.
— Что это было? — спросила она, и ее дыхание образовало перед ней маленькое облачко.
Звук раздался снова, повторившись в быстрой последовательности, на этот раз за ним последовал другой шум, более тихий, но не менее отчетливый — низкий вой бластерного огня.
Не взрывы. Выстрелы.
— Блядь, — прорычал он. Даже при том, что звуки были искажены эхом, приглушены расстоянием в несколько километров, Тарген безошибочно узнал их. Он слышал это слишком много раз, чтобы забыть — даже после ранения в голову, которое украло так много воспоминаний.
А ведь, по его опыту, существовал только один вид, предпочитающий старомодное огнестрельное оружие.
— Тарген? — теперь в голосе Юри послышалась дрожь, и она повернулась, чтобы посмотреть на него широко раскрытыми глазами с расширенными зрачками.
— Сражение. В стороне крушения, — он сел рядом с ней и другой рукой обнял ее за плечи, снова привлекая к себе. — Это далеко, я обещаю.
Стрельба продолжалась, на нее отвечали пронзительные выстрелы из бластеров, иногда прерываемые криками, настолько слабыми по сравнению с другими звуками, что они могли быть шумом ветра. Но когда ночное небо разорвали завывания — хор, грубый и глубокий, который колебался и перерастал в пронзительную трель… — он точно знал, что происходит.