— Это вроде луны… Этот яркий свет. Неизвестно когда, неизвестно, надолго ли… Да, Ади! Я согласен. Нужно куда-нибудь… На юг. На острова. Я выберу… Но нам придется держаться вдали. От всех, от всего. Это ужасно. Будет жизнь хуже первобытной. Хуже — последнего дикаря. Ади, как я тебя измучил! Ади, любимая, сколько из-за меня горя!
Он опускается у ее ног, не отрываясь, целует руку. На глазах при свете северного сияния блеск появившихся слез.
— Владимир, ты плачешь?
Она порывисто обнимает голову, осыпает поцелуями. Он тихо вздрагивает, скрыв лицо на ее груди.
— Не могу видеть… — слышен надломленный голос. — Не могу… Разрывается душа… Я вижу — терпишь. Не упрекаешь. Но разве не знаю? Я виноват. Я! Во всем! Ади: скажи. Скажи правду. Не бойся. Ади, ты, может быть, хочешь покориться? Ади… Ты хочешь уйти?
— Владимир!
— Ведь ты умрешь так, Ади. Я знаю. Еще немного — надломишься. Погибнешь. Я хочу тебе счастья, Ади. Я хочу, чтобы ты жила… Чтобы веселы были глаза… Чтобы не было этих мук страха…
— Владимир!
Отблеск радужного неба смешался с лучами горящих восторженных глаз. Она целует неудержно, бурно, сжимает в обятьях голову, давшую столько счастья, столько страданий.
— Только без тебя смерть!.. Только без тебя!.. До конца твоя. Вся твоя. Меня нет. Ты — один. Один ты!..
Он вышел в аппаратную. Сердце билось в утихающей радости, в душе стояла безотчетная ясность. Сквозь окна каюты и сквозь прозрачный пол лился отовсюду разноцветный огонь. Сияние уже охватило все небо, вместо звездного темного купола колыхался вокруг холодный пожар. Внизу, на мертвой равнине, отвечая огням, играл снег ковром самоцветных камней. Темные пятна океана между ледяными разрывами светились кровью и небесной лазурью. Бесшумно, прозрачно бушевала магнитная буря, завладев небом, оттолкнув испуганные поблекшия звезды.
— Еще на несколько дней… Только на несколько дней… — говорил Владимир, взявшись за рычаг, решив идти к полюсу.
Но рука почему-то двинулась вправо. И аппарат понесся на юг.
VI
Путь к острову Св. Пасхи, который Владимир выбрал для спуска, лежал через Восточную Сибирь и Японию. До Якутска морозный воздух был ясен, прозрачен, и это внушало тревогу. Но при подходе к Яблоновым горам пришли навстречу спасительные снежные тучи, с востока задул ветер, аппарат вошел в пронизанный кристаллами туман.
Если бы так до Кореи, и если бы дождь над Японией! Над океаном уже менее людно…
Вокруг белая мгла. Сверху, снизу, по сторонам — слепая стена, сверкающая иглами рождающегося снега. Вместо компаса у Владимира над столиком индикатор: карта с автоматически передвигающейся стрелкой, указывающей направление движения и местоположение над земною поверхностью. Над Яблоновым хребтом пришлось подняться выше, вынырнуть по ту сторону туч в прозрачность морозных высот. Затем опять спуск.
Ариадна стоит рядом, смотрит на белую пустыню вокруг, лицо радостно, спокойно. Это пустяки, что ветер качает, набрасывается. Никакой вихрь не может перевернуть аппарат системы Фурно: в буферах, заменивших старинные хрупкие колеса, огромная тяжесть свинца, центр тяжести почти в самом визу, аппарат при всяком качании возвращается в вертикальное положение.
— Над Японией будем ночью?
— Да, я соразмерил ход.
— А теперь где?
— Скоро Хайлар.
— Покажи-ка.
Ариадна наклоняется к индикатору, смотрит на стрелку. Поднимает затем на Владимира удивленные глаза.
— Как Хайлар? — произносит она. — Хайлар далеко налево. Мы над Кульджей, Владимир!
— Что ты говоришь, Ади? Посмотри: сзади Чита, впереди Цицивкар. А тут ясно напечатано: Хайлар.
— Это?
Она вздрагивает. Пытливо смотрит в лицо.
— Тут, по-твоему, напечатано — Хайлар?
— А что же?
— Кульджа.
— Будешь спорить со мною, Ади!
— Владимир! — испуганно восклицает Ариадна, переводя взгляд с карты на него и с него на карту. — Ты шутишь. Никакого Хайлара здесь нет. И стрелка показывает не на Японию, а на Тянь-Шань. Смотри!
Владимир улыбается. Улыбка уверенности в своей правоте, но в то же время какая-то странная, радостная. Он не смотрит на Ариадну, поворачивается к рычагу, начинает поднимать аппарат на большую высоту.
— Горы, — озабоченно говорит он.
— Горы? Какие?
Он не отвечает. Опять улыбается. И у нее внезапно страшная мысль: а вдруг — не выдержал? Долгое напряжение… Вечный страх… Ведь сам говорил утром, что не знает — почему взял курс на юг…