— Недаром же вы так прекрасно выглядите,— одарила ее комплиментом Лариса.
— То, что вы называете «прекрасно», так я в этом сильно сомневаюсь.— Тем не менее Берта Борисовна расцвела от похвалы, как расцветает весной мак.— Но если бы вы сказали хотя бы «прилично», я бы, так тому и быть, согласилась. Мне все говорят, что я выгляжу моложе своих лет. Будем-таки знакомы, деточка. Мое имя уже прозвучало в устах вашего милейшего супруга, у него превосходный баритон. Но вы сделаете непоправимую ошибку, если будете думать, что я не знаю вашего имени. Может, вы не поверите, так это ваши проблемы, но не далее как этой ночью я через стенку расслышала ваше имя. Я сейчас освобожу вас от своего присутствия,— пообещала Берта Борисовна.— Но перед тем как уйти, хочу вас предостеречь. Если вы до сих пор не знали, так знайте: «Лариса» — это очень красиво звучит, любая Фекла будет визжать от зависти. Но, умоляю вас, не обольщайтесь! Можете мне не верить, но до вас я знала целых трех Ларис. И последняя из них, чтоб вы знали, не какая-нибудь финтифлюшка, а сама Лариса Рейснер. Так поимейте в виду, что все трое уже аукаются с того света. Берегите себя, деточка.
Лариса поежилась от такого предсказания, а Андрей уставился на Берту Борисовну гневным взглядом.
— Но это вас не касается, будьте уверены! — заключила Берта Борисовна, видимо сообразив, что перехлестнула, и, взмахнув рукой, как это делают провожающие у вагонов отходящего поезда, обворожительно улыбнулась и удалилась, неплотно прикрыв за собой дверь.
Позавтракав, Андрей и Лариса стали просматривать свежие газеты.
— А вот и моя «Правда»,— не без гордости произнес Андрей, протягивая газету Ларисе.
Лариса аккуратно разложила ее на столе.
— Господи! — с неподдельным удивлением воскликнула она.
— Что с тобой? — испуганно спросил Андрей.
— Посмотри, опять этот усатый грузин!
На первой полосе «Правды» и впрямь красовался большой портрет Сталина.
— Что же здесь удивительного? — пожал плечами Андрей.— Это же юбилейный номер.
— Но этот портрет везде и всюду преследует меня — Ее начинало знобить от волнения. — Я не провидица, но назовешь меня шарлатанкой, если через пяток лет мы не увидим этот портрет на каждом километре, на каждом доме, даже на каких-либо сараюшках.
— Ну и фантазерка,— рассмеялся Андрей.— Прочти лучше мне хотя бы то, что тебе покажется интересным.
— А тут все интересное,— немного успокаиваясь, сказала Лариса.— Одни заголовки чего стоят. Передовая — «Сталин». Почему-то без эпитетов. Масса поздравлений и приветствий.
Лариса перевернула первую страницу.
— А вот — «Сталин и партия». Автор — Каганович. «Сталин и индустриализация страны». Статья Куйбышева. Где же превосходные степени? Скромность? Ага, вот: «Твердокаменный большевик». Сочинил Серго Орджоникидзе. «Твердокаменный»! Это как же понимать? Вроде очень уж твердолобый?…
— Лариса…
— Не надо меня перебивать. Ты же сам просил прочитать самое интересное. Вот еще: «Сталин и Красная Армия». Это уже, конечно, великий полководец Клим Ворошилов. «Рулевой большевизма». Неплохая фантазия у нашего всесоюзного старосты. А я-то про него думала: в сапогах ходит, лаптем щи хлебает.
— Как хочешь, но твоя ирония слишком…
— Не переживай. Надеюсь, у Берты Борисовны нет звукозаписывающего аппарата? А вот еще: «Стальной солдат большевистской гвардии». Этот автор, уверена, переживет не одного вождя и у всех будет на хорошем счету. Анастас Микоян. И что там у вас, редакционных парней, за мозги? В каждом заголовке: «большевик», «большевика», «большевику»… А где же могучий русский язык? Все на одну колодку. Может, потому, что у вождя отец был сапожником?
— Ну как ты можешь, Ларочка…— попробовал усовестить и настроить ее на другой лад Андрей,— Не надо ерничать над святыми понятиями…
Но Лариса уже не могла остановиться:
— Святыми? Ты веришь в высокий разум? А кто же позволил этим Калининым, Кагановичам, Ворошиловым делать из своего кесаря Бога? Кто позволил им сбрасывать колокола с церквей, превращать храмы в склады утильсырья или в стойла для скота? И почему они вывешивают портреты Сталина вместо икон? Он что, успел осчастливить все человечество?
Андрей опасливо оглянулся, словно они были не одни.
— Ларочка…— Как ни старался, он не мог ожесточиться против Ларисы, хотя и был совершенно не согласен с ней, с ее страшными откровениями.— Перестань, у нас в Москве даже стены имеют уши… Прости меня. Но откуда у тебя такая неприязнь к…— Он не посмел произнести фамилии вождя. Он хотел сказать «ненависть», но вовремя нашел более мягкое слово.
— А ты сам подумай. Вся эта дикая грызня между правоверными большевиками и оппозиционерами — это же не борьба за идею. Не за то, чтобы народ глотнул хоть глоток свободы, имел хлеб насущный. Это же война за власть.
— Лариса! — ужаснулся Андрей,— А говорила, что тебе претит политика. Как ты заблуждаешься! Сталин дал клятву Ленину. Как не верить клятве?
— А вот и мое сбывшееся предсказание,— оживилась Лариса, не реагируя на слова Андрея.— Смотри! Статья «Загадка — Сталин». Подпись: «Михаил Кольцов».
И Лариса резко отодвинула от себя газету. Они не могли понять друг друга, их разделяла незримая стена. Андрей мечтал, что к нему вернется жена, которая станет его надежным другом и единомышленником, далеким от политических пристрастий, и потому сейчас встревоженно смотрел на нее.
— Скажи мне,— попросил он,— только откровенно: за кого ты? Может, за Троцкого? Или за Каменева? Или тебе мил душка Бухарин?
Не скрывая сарказма, Лариса ответила:
— А я ни за кого из них! Ни за кого!
— Так не бывает. Так просто не может быть.
— Может. Я им всем не верю. Всем. Мы что, ради них воевали в Гражданскую? Ну кто они, кто, скажи! Гении? Посланцы Бога? Да они же просто политиканы, обуреваемые дьявольским честолюбием! Бесы! Недоучившиеся семинаристы! Возомнившие о себе Бог знает что! Скажи, почему они бросили в костер революции миллионы людей? Обрекли их на муки и страдания? Почему они, решив построить на месте старого новый дом, с сатанинским вожделением взорвали фундамент?
— Лариса, это же диалектика истории! Как можно дать народу свободу, не уничтожив рабовладельцев?
— Помяни мои слова: мы задохнемся этой свободой…
Они надолго замолчали. В словах Ларисы было что-то такое, что побуждало его сомневаться в прежних своих, прочно устоявшихся убеждениях. Но он не терял надежды постепенно, шаг за шагом, разубедить ее. «В ней победили эмоции, а не строгий анализ событий,— утешал себя Андрей, и вдруг его озарило: — А может, там, в далекой казачьей станице, кто-то основательно повлиял на нее, и не без успеха. Может, притаившийся классовый враг?»
Лариса пристально смотрела на Андрея, хорошо представляя, о чем он сейчас думает. «Нет, — решилась она.— Надо сказать ему все сейчас».
Она отодвинулась от него и медленно, глухо, отделяя одно слово от другого, сказала:
— Андрей, учти, я — ясновидящая. Ты меня разлюбишь. А может, и проклянешь. Я ненавижу этого Сталина. А он пришел надолго и прочно. Это будет диктатор. И то, что творили Цезарь или Нерон, покажется детскими забавами…
— Молчи,— он закрыл ей рот ладонью.
— Нет, я скажу. Чтобы ты знал. И не строил иллюзий. Я — верующая. Крестилась в церкви. А ты атеист.
— Ну и что? Я все равно люблю тебя!
— Это еще не все. Сейчас я скажу тебе самое страшное.
Андрей впился в нее диковатым взглядом.
— А самое страшное вот что. Рядом со мной все время был один человек. Сперва в Самаре. Потом в Котляревской.
— Кто он? — едва разжал помертвевшие губы Андрей.
— Он был белым офицером.
— И где он… сейчас? — едва смог спросить Андрей.
— В Париже. Он эмигрировал. Мы расстались с ним навсегда.
— Ты… любила его?
— Я люблю только тебя. Но разве ты в это поверишь? И потому мне лучше уйти. Я приехала, чтобы в последний раз увидеть тебя и проститься с тобой. Иначе я не смогла бы жить.