Во время партизанской войны Летиция повсюду сопровождала Карло, ухаживала за ранеными и подносила боеприпасы бойцам на передовую. В это самое время она носила под сердцем своего уже второго ребенка. Этот ребенок был зачат под грохот пушек в самом прямом смысле слова и появился на свет после поражения героического сопротивления корсиканцев 15 августа 1769 года в Аяччо. При крещении он получил имя Наполеоне Буонапарте. Колокол, известивший о его рождении, дрожал от раздававшихся поблизости боевых сигналов, а сам новорожденный вдыхал тяжелый воздух взаимной ненависти между корсиканцами и французами. Сам Наполеон позднее описывал обстоятельства своего рождения так:
«Вокруг моей колыбели раздавались крики умирающих, сгон угнетенных, слезы отчаяния. Мое рождение было совершенно неожиданным и внезапным… Моей матери, находившейся на сносях, довелось разделить все тяготы и лишения войны за свободу. Это произошло как раз в праздник Вознесения Богородицы. Матушка чувствовала себя еще достаточно хорошо и отправилась к мессе, однако переоценила свои сипы. Не успела она дойти до церкви, как начались схватки. Она быстро повернула назад и едва успела добежать до гостиной, где и родила меня на диване, на старом одеяле. Я получил имя Наполеон, которое в нашей семье было принято давать второму сыну».
В биографиях, в том числе и в самых современных, живописуется рождение Наполеона в передней дома на ковре с орнаментом, изображающим подвиги героев «Илиады». Однако, согласно заявлению Наполеона, сделанному им на острове Св. Елены, это не более чем красивая легенда. Юность его также окружена целым роем подобных легенд, согласно которым он уже мальчишкой отличался необычным нравом. Однако из собственных признаний Наполеона и из воспоминаний друга семьи Буонапарте, герцогини Абрантес, мы узнаем, что в характере маленького Наполеона присутствовали лишь слабые намеки на те качества, по которым можно было бы предположить, что станет он человеком выдающимся. Тем не менее в его мемуарах мы находим некоторые замечания, позволяющие сделать определенные выводы:
«Я был своенравным ребенком. Ничто не приводило меня в восторг, ничто не выводило из себя. Я был забиякой и драчуном, не боялся никого. Одного я ударил, другого исцарапал, и меня все боялись… Но хотя я рос диким и необузданным, авторитет матери я все же признавал. Всем своим счастьем и всем тем хорошим, что я совершил, я обязан матери и ее безупречным принципам. Да, у меня нет никаких сомнений в том, что будущее ребенка зависит от матери… С малолетства я любил военные игры, и когда я видел солдат, марширующих по улице, бежал следом. Склонность к точным наукам проявилась у меня очень рано, и матушка часто рассказывала мне, как я рисовал на стене математические фигуры, в то время как меж братья и сестры предавались детским играм».
От няни Наполеона Саверии герцогиня Абрантес узнала о многих событиях из детских и юношеских лет будущего императора. Так, она рассказывала, что «Наполеон почти никогда не плакал, когда его наказывали. Если ему приходилось сносить удары, то от боли у него порой выступали слезы, но ненадолго, и если он не был виноват, никакими силами нельзя было заставить его просить прощения». Воспитателем был не столько отец, который так гордился сыном, что готов был все ему спустить с рук, сколько мать, умевшая держать в узде своего неистового и упрямого отпрыска, по мере необходимости прибегая к тумакам. Чувство уважения к ней, к той, которую позднее называли «императрицей матерью», он сохранил в течение всей своей жизни. По его мнению, она носила голову мужа на теле слабой женщины, которая позднее смогла вынести все потери и лишения с достойным восхищения величием.
Няня Саверия так рассказывала о внешности Наполеона:
«Наполеон не был таким красивым ребенком, как, скажем, его брат Жозеф; голова его была слишком велика по сравнению с телом — этот недостаток внешности вообще был нередок в семье Буонапарте. Что было приятно в юном Наполеоне — выражение глаз и мягкость, проявлявшаяся в минуты доброжелательного настроения… Из всех детей мадам Летиции (в живых осталось еще четыре брата и три сестры. — Прим. автора) именно у будущего императора менее всего можно было заподозрить черты, указывающие на грядущее величие».
И гем не менее, уже в этом непоседливом мальчишке проявлялась своеобразная и самостоятельная натура, несомненно выделявшая его из среды товарищей по детским играм. Наряду с воспоминаниями матери об этом свидетельствуют менее известные записки его дяди Микеле Дураццо, который, в частности, писал: