Разумеется, Милдред доводилось видеть немало таких людей, как он, но пример его простой жизни, свидетельство существования столь чистого сердца поразили Милдред именно в тот момент, когда она ждала просветления и предвидела, что ее вот-вот озарит. И тут ей стало ясно, что, в конце концов, совсем не обязательно ехать в Индию, ведь то, чего она искала, — перед ней. В этом новом свете самым необходимым казалось сохранить христианство в форме, которой требует время, новый век, сделать его способным конкурировать с другими великими религиями, умеющими соединять прошлое с будущим, в чистой форме сохранить суть духовности, дорожить тем, что является глубоко истинным для верующего, и сберечь это на грядущие времена. Это глубокое мистическое понимание, некогда свойственное христианству, впоследствии было вытравлено великими научными достижениями и высокомерием нового христианского мира, который представлял своего Христа и своего Бога в виде окостеневших педантичных фигур, больше не вызывающих доверия. Реальной же является мистическая суть христианства, какой видели ее великие мистики — Экхарт, святой Иоанн Крестный[30], Тереза Авильская[31], Юлиана Норвичская[32], — какой видят ее и сегодня несколько великих современных святых.
— Вот что следует проповедовать теперь, вот что необходимо сейчас Западу. И поэтому именно здесь, — завершила свой рассказ Милдред, — в Лондоне, мне предназначено смиренно проповедовать новую религию, а отнюдь не в Индии. Я даже пошла в Британский музей, долго стояла там перед большим изображением Шивы, и он кивнул мне!
— Ты меня сразила, — признался Оуэн. — А как насчет того твоего священника, когда ты за него выходишь замуж?
Милдред рассмеялась и заявила, что теперь надеется сама быть рукоположена.
— Я еще возьму в руки потир!
— А потом захочешь Грааль, — подхватил Оуэн. — Посмотри-ка, как у тебя заблестели глаза!
— Грааль и есть потир! — ответила ему Милдред. — Извини, что отвлекла, но я должна была сообщить тебе, что я все еще здесь. Не сердись на меня, милый Оуэн. А теперь мне пора идти.
— Хорошо, хорошо. Во всяком случае, я рад, что ты будешь устраивать свое действо здесь, а не там. Но этого священника — ко всем чертям!
Он повел ее вниз и уже на пороге, увидев в ее глазах слезы, поцеловал. Она обняла его за шею. В этот момент зазвонил дверной звонок.
— Черт побери! — выругался Оуэн и, подтолкнув Милдред к выходу, открыл дверь.
На пороге стоял Бенет.
— Но что конкретно вы написали в том ужасном письме? — громко спросил Оуэн.
Чтобы предотвратить возможную дискуссию между Бенетом и Милдред на пороге дома, он вытолкал Милдред за дверь, втянул Бенета внутрь и потащил его вверх по лестнице в гостиную, где с извинениями сообщил, что ему нужно срочно сбегать на кухню кое-что поставить на плиту. Закрыв дверь в гостиную, он действительно бросился на кухню, где шепотом сообщил Джексону: «Бенет!» — снова закрыл Джексона в кухне и побежал обратно к Бенету, плотно прикрыв за собой дверь гостиной.
Нечасто доводилось Оуэну видеть Бенета таким расстроенным. Тем не менее у него не было ни малейшего желания помочь гостю облегчить душу, напротив, он твердо намеревался наказать провинившегося. Из бессвязного бормотания Бенета можно было лишь понять, как он сожалеет о том, что оставил Джексону такое ужасное письмо.
— Ну… я написал, что сыт по горло, потому что он вечно отсутствует… — ответил Бенет на вопрос Оуэна.
— Ну да, постоянно где-то кого-то спасает. С тех пор вы его не видели? Но что еще вы написали в том письме?
— Что он пьян, а он действительно был пьян там, в Таре, я никогда его таким не видел: он спал в гостиной на диване, напившись едва не до смерти.
— А что он вам сказал?
— Ничего, я его не будил, просто написал письмо, оставил в холле и уехал в Пенн.
— О небеса! Это все?
— Еще я написал, что мне нужен кто-нибудь более надежный и что Джексон принимал у себя женщину…
— О! А это правда?
— Я так подумал… Но так ли это на самом деле, не знаю. Еще я написал, что, судя по всему, ему у меня стало скучно, что мое терпение лопнуло и что я уезжаю в Пенн, а когда вернусь в Тару, чтобы там и следа его не было.
— А они были?
— Ни единого.
— Так вы должны быть довольны.
— Я все время убеждал себя, что поступил разумно, а с его стороны было очень разумно уйти, но потом…