— Дед был старый урод. — Даня вспомнил, как играл с этим старым уродом в шахматы, как напряжена была мамуля, наблюдавшая за ними с остывающим чаем в руках, какой радостью — и облегчением — озарялось ее лицо, когда Данечка объявлял деду «шах и мат».
«Молодец, Маргоша, — хвалил дед зардевшуюся от удовольствия мамулю, — вундеркинда растишь».
Ну конечно, в этом было что-то гнилое, давнее, спрятанное под столькими слоями притворства, что уже бессмысленно в этом ковыряться. Ну конечно, мамуля тоже страдала в свое время.
— Но ее это не оправдывает, — пожал плечами Даня, поднимая взгляд на дядю. — Мне жаль девочку, которой внушали ужасные, несправедливые вещи. Но я не могу жалеть монстра, в которого она превратилась. Она почти уничтожила меня. И едва не убила мою сестру. Я не допущу, чтобы Юля жила с ней. Даже если придется продать почку, чтобы поддерживать ее…
— Не нужно продавать почку, — улыбнулся дядя Назар. — Если хочешь, предложение поработать летом у меня в отделе еще в силе. Нам всегда не хватает ребят с мозгами, а это же твой случай. И вы с Юлей можете жить здесь, сколько будет нужно. Я вам всегда рад, Ульяна тоже — ей ох как не хватает компании сейчас. А с родителями вашими мы все уладим. Надо им хорошо подумать над тем, что они сделали.
Докурив, Назар швырнул бычок вниз и снова выругался. У Дани в кармане завибрировал телефон. Это был Стас.
— Кто это звонит в такую пору? — нахмурился Назар, видно, переживая, что в такое время названивать могут только родители, и морально готовясь повторить им то же, что говорил парой часов ранее, пока Даня в спешке собирал их с Юлей вещи.
— Друг из универа.
Ну вот. Опять он назвал Стаса другом.
— Ну тогда оставлю тебя. — Дядя Назар приоткрыл балконную дверь, и Дани коснулось тепло уютной кухни. — Если можешь, покушай, ладно? Подогрей в микроволновке и покушай. А то Ульяна меня живьем съест.
Он ушел, и Даня ткнул в зеленую кнопку.
— Алло?
— Даня? Это Даня? Одногруппник Стаса? — С ним говорила незнакомая женщина, но по заплетающемуся языку и икоте, разбившей слово «одногруппник» надвое, Даня догадался, что это Стасова мама.
Алкогольная интоксикация, очевидно, продолжалась.
— Да. — Что однокурсник, а не одногруппник, уточнять не стал, не до того было — что-то в голосе женщины заставило Даню напрячься. — Что случилось?
— Это Мария. Я мама Стаса Гордиенко. Даня, ты не знаешь, где может быть Стас?
— А он не дома?
— Даня, ну звонила бы я тебе, был бы он дома! Он ушел! — Мария всхлипнула и снова икнула. — Ушел, оставил… оставил телефон.
— Записка была? — холодея, предположил Даня.
— Нет, нет… Я все тут перерыла, Даня. — Его имя из ее уст звучало так раздражающе часто, будто она опробовала на нем какие-то манипулятивные методики. Мама Стаса ему категорически не нравилась. — Игрушки! Я игрушки нашла.
— Розовых зайцев?
— Да. Их три было… Стасику в больничке подарили. А теперь их штук двадцать. Вот где он их набрал, Даня? И куда пошел на ночь глядя?
— Не знаю. Ложитесь спать, — брякнул он, не зная, что уместно говорить в текущей ситуации пьяной женщине. — Я… я подумаю, где он может быть. И перезвоню вам тогда.
Отключившись, Даня еще раз пожалел, что отказался от виски. Стас в его представлении был не тем человеком, который сбегает на ночные прогулки. Поэтому либо эта милая икающая женщина по-настоящему довела сына, либо Капюшоннику и его предполагаемым сподвижникам удалось выкурить его.
Бессилие, так героически побежденное парой часов ранее, выползло из своей могилы и обвило Данину шею.
Телефон завибрировал. Даня ответил на звонок не глядя, уверенный, что это снова Мария: она оставила впечатление человека, который будет названивать и названивать, пока не пошлешь ее прямым текстом. И даже после того, как пошлешь.
Но это оказался следователь Самчик.
23
Ничего выдающегося
Стас столько раз выходил из дому, но еще ни разу — с решимостью больше никогда туда не возвращаться.
В горле пересохло от смеси из страха и восторга: вот он, Стас Гордиенко, семнадцати лет от роду, бесполезный и не способный даже умереть вовремя, отправляется навстречу своей судьбе. В этом было что-то пьянящее. Мир ощущался по-другому: ночной воздух казался особенно колючим, а звезды — те из них, которые не отпугнула городская иллюминация, — холодными и враждебными. Привычные расстояния, которые Стас преодолевал почти каждый день, — подъезд-киоск, киоск-переход, переход-остановка, — удлинились, как будто весь город вдруг взяли за края и растянули. Пространства вообще стало слишком много, и несмотря на то что эффект сглаживала ночь, Стасу казалось, что вот-вот на него обрушится небо. Впечатления были настолько сильными, настолько непохожими на все, что Стас испытывал раньше, что даже его сердцебиение ускорилось.