— Десять лет назад твою жизнь спасли ценой жизней, от которых зависели наши, — сказала Света, решив, что все готовы. — И мы находим, что это несправедливо.
— И поэтому вы убьете меня?
— Нет, ты что. — Света постаралась, чтобы это прозвучало неубедительно. — Мы просто расскажем тебе наши истории. Но если после этого ты захочешь убить себя — никто не станет тебя останавливать. Договорились?
Не дожидаясь его кивка, она повернулась к Инне.
— Ты первая, ладно?
Инна сделала глубокий вдох и обняла себя руками, невольно выдавая, что происходящее ей не нравится. Но под сверлящим взглядом Светы кто угодно заговорил бы.
— На пароме «Анна Ахматова» плыла моя мать. У нас были не самые лучшие отношения из-за отчима. Мы возненавидели друг друга с первого дня, но, поскольку я была подростком, мать считала, что все беды — из-за моего максимализма. Она всегда была на его стороне. И словно и не замечала, что он обзывает меня тупицей без повода и отвешивает подзатыльники. Но я все равно любила ее. И знала, что она любит меня, несмотря на все попытки Юрочки убедить ее, что я этого недостойна.
Инна стерла рукавом куртки две мокрые дорожки на щеках. Ее губы дрожали.
— Когда мама умерла, у меня словно земля из-под ног исчезла. У отчима, думаю, тоже. Он старался казаться заботливым папой, но, когда он проведывал меня в больнице, я видела: он ненавидит меня и больше всего на свете хотел бы, чтобы я утонула под паромом вместо мамы. Или вместе с мамой. Это он купил для тебя того зайца, кстати. Но не потому, что ему было какое-то дело. Пытался замутить с медсестрой из нашего отделения. Просто не знал, как ему с ней заговорить. Так что плюшевый заяц для больного мальчика из соседней палаты — это был только повод.
Стас не смог сдержать улыбку, и Свету, не сводившую с него глаз, покоробило от того, насколько это было неуместно. Даже засомневалась: а есть ли в нем вообще эмпатия? Возможно ли до него достучаться?
— В конечном итоге меня выписали из больницы, — продолжала Инна, глядя почему-то на Свету. — А Юрочка тем временем выписал меня из маминой квартиры. Точнее, перепрописал через знакомых из паспортного стола в доме своих родителей за шестьсот километров от столицы. Но главный прикол в том, что от дома этого осталась только печь — он уже десять лет как сгорел. Когда мне исполнилось восемнадцать, Юрочка заявил, что не намерен меня содержать, и выставил за дверь с сумкой вещей. Я пыталась сдать экзамены, но никуда не поступила. А потом началась самая жесть… Я… мне…
Артем мрачно наблюдал за тем, как Инна нервно кусает губы, не решаясь продолжить. Света решительно сжала ее руку, говоря:
— Потом тебе станет легче, я обещаю. Но ты должна рассказать все.
В этом жесте сестринского соучастия и поддержки в исполнении Светы не оказалось ни того ни другого. Она убедилась в этом, когда Инна ответила ей затравленным взглядом, и в который раз пожалела, что после смерти мамы так и не смогла найти общий язык ни с одной девочкой и ничего на самом-то деле не смыслила в том, как работает женская дружба. Там, где нужно было проявить мягкость, Света становилась острой. Там, где нужно было просто поддержать, она подталкивала и командовала. Инна была ее союзницей, но никогда не стала бы ее подругой. А жаль. У них было столько общего.
— Я оказалась на улице. Денег на адвоката не было — вообще ни на что не было. Ночевала на вокзале и в «Макдоналдсе». У меня сперли паспорт и мамины украшения, которые я думала в случае чего заложить. Я таскалась по городу в поисках работы — но без паспорта не брали даже уборщицей. Мылась в торговых центрах, пока меня не начали узнавать и гнать охранники. Мне… мне приходилось спать со всякими маргиналами за еду и крышу над головой. Когда получилось восстановить документы, бралась за любую работу, снимала углы в таких дырах, где даже тараканы не выживали. А я выжила вопреки всему. Но до сих пор… плохо сплю по ночам.
Инна посмотрела на Стаса, плотно сжав губы. «И это твоя вина», — говорил ее взгляд. Непроизнесенные слова тоже имеют свою силу — и от столкновения с ней даже у Светы, слышавшей эту историю раньше, по спине побежали мурашки. Инна покосилась на нее, — мол, ну что, довольна? — и еще раз смахнула выступившие слезы.
— Спасибо, — сдержанно сказала Света. — Артем, продолжишь?
Тот прочистил горло и харкнул на пол. Свету передернуло от мерзости, как в ту ночь, когда она впустила Артема в общагу через окно столовой. Сбегая, он — не то от нервов, не то забывшись — харкнул прямо на пол. Свете пришлось уничтожить улику рукавом любимой пижамы. Она перестирала ее четыре раза, прежде чем снова смогла надеть.