Мужики стоят молча, набычившись. На мой вопрос ничего не ответили. Думают, если я спрыгнул с лошади, у них есть шанс. Противником меня они не считают. То, что у меня нет ног, весь уезд знает. Если решат напасть, то Сава для них противник более явный.
– Ты, братец, вилы-то опусти, не ровен час, уколешь меня, а это уже каторга в лучшем случае, а то и виселица. – И уже грозно. – Так чьих будете, я спрашиваю? Отвечать!
Если бы ближайший ко мне мужик бросил вилы и… нет, нет, не упал бы на колени, а просто попросил – отпусти. Отпустил бы. Ей-ей, отпустил бы. Какая мне от них корысть. Даже бы и не узнавал, чьи это люди. Весь расчёт был, что это простые крестьяне. Не солдаты, не грабители какие, типа моего Саввы. Даже дело не в том, что они не посмеют на барина, пусть даже чужого, руку поднять. Надо будет, и руку поднимут и в доме живьём сожгут. Но это во время бунта, когда крышу сносит у всего народа. А так убить человека… Это надо уже зачерстветь. Но всё пошло, как пошло.
Мужик делает резкий выпад. Вилы направлены мне в грудь. Три деревянных острых рагульки!
Ухожу влево, правой рукой хватаю древко вил и дёргаю в сторону. Мужик по инерции движется за вилами и попадает горлом на два пальца моей левой руки. Вилы у меня в руках, мужик хрипит где-то внизу. Заплетаю своими рагульки вил второго, уклоняюсь. Ё… это топор!… Всё как при замедленной съёмке. Мужик с топором разворачивается, замахивается и… падает с вилами в спине. Бью второго в глаза… А всё… Трое убегают прямо в лес.
Первый – валяется на земле пытаясь вздохнуть. Отдышится. Не смертельно. Второй – стоит на коленях и воет. Удар по глазам очень болезненный. Болезненный, но не смертельный. Через час будет видеть. А вот с вилами в спине далеко не побежишь. Мужик ещё жив, хрипит, изо рота вместе с хрипом выталкивается кровь. Лёгкие пробиты. Можно его спасти? Лет через двести, может и спасли бы.
– Простите, Александр Фёдорович – только так мог помочь. Не думал, что они… Этих догнать? – Он кивает в сторону леса.
– Да на кой… – Я стою над умирающим и не знаю, как поступить. Вытащить вилы – умрёт быстрее, не вытащить – умрёт, но будет долго мучиться.
А не поехали бы мы смотреть, кто это сено грузит, глядишь, мужик и жив был.
Если бы ты сегодня в Шаблыкино не поехал, то мужик тоже был бы жив. А если бы в Самару тогда не поехал?..
Савва спокойно выдёргивает вилы из спины третьего мужика и кладёт их рядом. Подскакал Филька. Глаза растерянные. Увидел кровь, чуть с мерина не свалился.
– Ты чего прискакал, Аника-воин? Я тебе где сказал быть? – Я ещё заведён. Никому не нужная смерть этого мужика выбила меня из колеи.
– Не серчай на него, Александр Фёдорович, малец нам же хотел помочь… А с этими, что делать? – Савва решил барский гнев перевести на другой объект.
А ведь получается, я ему жизнью обязан – не метни он вилы в этого топоромахателя, сейчас это могла быть совершенно другая картина маслом.
– Вяжи, да на пустую волокушу… Филимон, смочи тряпицу водой, да дай этому… пусть к глазам приложит. Полегче будет…
– А этого?... Доходит…
Крепкий мужик. Долго мучиться будет… Ан, нет… Дёрнулся в агонии пару раз и затих. Стоящий поодаль Сава, перекрестился и что-то зашептал под нос. Молится, наверное… Кровь, получается, опять на нём.
На мне его кровь. Сказал бы сразу: «Мужики, уезжайте», глядишь и жив бы был человек. Ведь, наверняка, и жена есть, и детишки. Теперь сироты…
А если бы они тебя? А потом Савву, всей гурьбой? А потом Фильку?
Ду, уж… Никто так человека не оправдает, как он сам себя.
– Ты зачем в меня вилами тыкать стал? Я ж тебя предупреждал.
Первый мужик уже пришёл в себя. Глотать ему больно, да и говорить тоже не особенно удобно, но колоть надо сейчас. Гм… молчит. Не пытать же его, в самом деле?
– Филимон, скачи в Шаблыкино, скажи Павлу Андреевичу, что я извиняюсь, но приехать сегодня не смогу. Ну, и объясни ситуацию… Давай, давай, пошевеливайся… Савелий, сними ка с этого гуся штаны, да дай мне нож. Сейчас мы из него гусыню делать будем.
Фильку сдуло, только я фразу закончил. Савва и тот не понял, смотрел на меня с широко открытыми глазами, как будто увидел первый раз. А вот мужик всё понял сразу. Забился, задёргался, руки, связанные сзади, аж посинели.
– Нет! Нет! Барин всё скажу! Не надо… А-а-а. Не надо… не надо… всё скажу… у-у-у. Яков… Яков Фёдорович… Яков Фёдорович сказал, что ежели попадёмся всех сам повесит…
– Кто?
– Барин наш, Скарятин Яков Фёдорович…
– Александр Фёдорович, признайся – а ведь на меня, небось, сначала грешил? – Павел Андреевич Киреевский сидит напротив и лукаво так ухмыляется. Для него это что? В его размеренной пресной помещичьей жизни – это грандиозное событие.