— Останься, — жалко попросил Гилерман. Он был на голову ниже Маши и снизу вверх буравил ее черными глазами.
— Ну… — снова якобы задумалась безжалостная Маша. — А что у тебя на ужин? Пахнет вообще-то не очень.
— А на ужин я тебя не приглашаю, — отрезал Аркадий. — Только в кровать. Какой ужин после девяти вечера? Тебе надо беречь фигуру. Ладно, открою шампанского. И персики у меня есть.
— Тогда пока. Пойду к чемодану, — решила Маша. — Прости, некогда. Позаботься о Бублике. Он хороший, но своенравный. Будь с ним нежен. Помни, он самое дорогое, что у меня есть.
Маша вырвала свою руку из редакторской ладони и вышла из квартиры. Аркадий с душераздирающими вздохами закрыл четыре замка на двери и направился на кухню. Маша отказала ему в очередной раз, но ведь еще оставалось дивное блюдо, любовно приготовленное и, наверное, уже остывшее (к несчастью!).
На кухонном столе сидел лохматый Бублик и с утробным урчанием облизывал пустую тарелку, Аркаша застыл на месте, не веря своим глазам и еще не осознав весь ужас потери. Бублик поднял от тарелки зеленый, как и у его владелицы, взор, туманный от полученного кайфа, и послал Гилерману воздушный поцелуй.
«Это рай, — думал Бублик, — рай! Я попал в рай! Ах, Машка, Машка, иногда я тебя недооцениваю!»
Одежда Олеси мало подходила для прогулки по ночному городу. Удивление, растерянность, страх переполняли ее, когда она пробиралась по незнакомой улице, не представляя, что же ей делать дальше.
«Проклятое шампанское! — думала Олеся. — Я была пьяна и остановила грузовик, идущий не в том направлении. Он ехал не в Шлимовск, а в Валомей. Как мне теперь отсюда выбираться? Игорь в панике. Никитишна пьет корвалол, у папы будет инфаркт. Бедный Валерка не дождался от меня вечернего поцелуя, лег спать без мамы!»
Наступила ночь, и от дневной жары не осталось и намека. Олеся тихо замерзала. Легкомысленные шорты и прозрачная кофточка выглядели по меньшей мере странно на фоне дождевиков редких прохожих. Громыхая, подкатил троллейбус с яркими окнами и табличкой «Чайковского — Вокзал», Олеся забралась в него и пристроилась на сиденье в хвосте, полуголая, жалкая, несчастная, никому не нужная в этом городе. В ее жизни, до мелочей заботливо обустроенной и продуманной мужем и отцом, подобные ситуации раньше не возникали. Ах, Олеся с радостью сейчас отдала бы кому-нибудь свой бриллиантовый гарнитур, или все шикарные костюмы, или несколько шуб, да что шубы — джип она согласна была подарить тому, кто чудесным образом перенес бы ее из дурацкого Валомея в квартиру на Солнечной улице, в мягкую, теплую кровать, под бок любимому Шведову, а за стеной в детской чтобы сладко спал Валерка, вверенный ночным заботам преданной Никитишны… Но джип у нее и так уже увели. И…
— Оплачивайте за проезд!
— Что? — Олеся резко отпрянула от троллейбусного окна, вернувшись к действительности. «Оплачивайте за проезд», — разве так говорят, удивилась она. Это было самым маленьким удивлением из тех, что ждали ее впереди. Кондуктор — утомленная своим бесконечным путешествием по кругу тетка тяжело нависла над Олесей.
— Девушка, за проезд оплачивать будете?
— Сколько? — с затаенным ужасом спросила Олеся. Последний раз она ездила в общественном транспорте лет сто назад.
— Полтора, — буркнула кондукторша, разглядывая Олесину ключицу.
— Рубля?
В глазах женщины блеснул красный терминаторский огонек — в ней возрождался интерес к жизни.
— Нет, шиллинга, — весело, с издевкой ответила она, перемещая взгляд с Олесиной ключицы на ее испуганное лицо.
Полтора рубля! Что значила эта сумма для Олеси сегодня утром? Ничего! Но сейчас у Олеси не было при себе даже носового платка.
— Ну так что? — не отступала тетка, большая, грузная, сердитая. Девушка! Я жду.
— У меня нет денег, — прошептала Олеся. — Что?
— Нет денег…
— Посмотрите, у нее нет денег! А мне-то что! Бесплатно ездить все горазды!
Четыре запоздалых пассажира прислушивались к диалогу контрабаса и свирели. Троллейбус затормозил, двери с дребезжанием разъехались в стороны.
— Ну-ка, выходи! — воинственно заявила кондукторша и грубо схватила Олесю за локоть.
— Вы что? — возмутилась Олеся и выдернула руку. — Мне надо на вокзал!
— А в Париж тебе не надо? — элегантно сострила тетка. — Ишь, вырядилась! Ни стыда, ни совести! Вертихвостка! А наглая какая! Посмотрите на нее! Да она…
В следующую минуту Олеся узнала о себе много нового. Словесное внушение было столь убедительным, что она вмиг скатилась по ступенькам троллейбуса и оказалась на улице. Ее щеки пылали от стыда, в глазах стояли слезы обиды. Впервые за двадцать два года Олеся услышала в свой адрес подобные выражения и эпитеты. Да и не только в свой адрес, а вообще. Ее жизнь была наполнена красотой и изяществом, рифмами Петрарки, холодными красками Норманна, прозрачной музыкальной акварелью Шуберта, экзальтированной живописью Эль Греко, изысканной графикой Хиросигэ. Короче, к восприятию грубостей и мата утонченная барышня была совершенно не подготовлена.