Когда несчастная прекратила наконец свои странные пассы руками, детектив поднялся и в который раз взглянул на кровать. Шляпу свою он держал обеими руками за поля.
— Спокойной ночи, мисс. Извините, что я вас потревожил.
Он вышел из палаты.
Джоурдан курила в холле. Лейтенант подошел к женщине и, окинув ее внимательным взглядом, понял, что она изрядно вымоталась.
— Старушка что-нибудь говорила? — спросил он.
Джоурдан выпустила струйку дыма и отрицательно покачала головой.
— Нет, ни слова.
— Ее кормили?
— Да, она поела немного каши и горячего супа.
Джоурдан нервно постучала указательным пальцем по кончику сигареты, пытаясь стряхнуть пепел.
— По-моему, вы чем-то обеспокоены,— встревожился Киндерман.
— Не знаю. Здесь жутковато. И я не могу понять отчего.— Она пожала плечами и повторила: — Не знаю.
— Вы очень устали. Идите-ка лучше домой. Здесь есть и медсестры, и сиделки...
— Нет-нет. Мне не хочется уходить. Она такая жалкая и несчастная.— Джоурдан снова попыталась стряхнуть несуществующий пепел, и тут в ее глазах вспыхнула надежда.— Впрочем, я и в самом деле какая-то разбитая. Вы думаете, мне можно уйти?
— Вы прекрасно поработали. А теперь бегите домой.
Джоурдан взглянула на него с облегчением:
— Спасибо, лейтенант. Спокойной ночи.
Повернувшись, она поспешила к выходу.
Киндерман не спускал с нее глаз.
«Вот и она почувствовала это,— размышлял он.— То же, что и я. Но что именно? В чем же загвоздка? Старушка ведь этого не делала».
В холле появилась уборщица и принялась надраивать пол Ее волосы покрывала, красная, видавшая виды косынка.
«А вот уборщица моет пол,— думал Киндерман.— И больше ничего не происходит».
Вернувшись к действительности, следователь отправился домой. Ему вдруг нестерпимо захотелось в теплую, мягкую постель.
Мэри уже поджидала его на кухне. В голубом шерстяном халате она восседала за столом из кленового дерева. У нее было круглое, добродушное лицо и озорные глаза.
— Ну, наконец-то! Привет, Билл. Ты какой-то усталый,— заметила она.
— Просто с ног валюсь.
Киндерман чмокнул жену в лоб и опустился на стул
— Есть хочешь? — спросила Мэри.
— Не очень.
— Я пожарила грудинку.
— А почему не карпа?
Она рассмеялась.
— Как у тебя дела?
— Прекрасно. Как обычно резались в картишки.
Мэри прекрасно знала об убийстве Кинтри. Она слышала об этой трагедии по радио. Но еще много-много лет назад они договорились, что служебные дела не будут тревожить их семейный покой. По крайней мере, обсуждать их дома запрещалось. Что же касалось поздних телефонных звонков, то они, конечно же, были неизбежны.
— Ну, а у тебя что новенького? Как тебе Ричмонд?
Она скорчила недовольную гримасу.
— Представляешь, решили мы там позавтракать, заказали яичницу с беконом, а нам ее принесли с овсянкой. Так мама не выдержала и как выпалит у самой кассы: «Здесь все евреи какие-то чокнутые».
— А где же она сама, наша несравненная и почтенная богиня яиц и бекона?
— Спит.
— Слава Богу.
— Билл, потише. Она может услышать.
— Сквозь сон? Ну конечно, любовь моя, а я и забыл. Повелительница Ванны дремлет чутко. Ибо прекрасно знает, что я могу совершить нечто чудовищное с этой проклятущей рыбиной. Мэри, ну когда же наконец мы съедим этого карпа? Кроме шуток.
— Завтра.
— Значит, сегодня я опять не смогу принять ванну?
— Сходи в душ.
— Но я хочу в ванну, и чтобы в ней было много-много пены. Слушай, а может, карп не будет возражать против пены? Я согласен вступить с ним в переговоры. Кстати, а где Джулия?
— На занятиях по танцам.
— Разве по ночам пляшут?
— Билл, но сейчас только восемь часов.
— Пусть лучше пляшет днем.
— Почему?
— Днем светло. Поэтому и лучше. Она будет видеть собственные туфли. Евреи не умеют плясать в темноте. Они все время спотыкаются. А это здорово раздражает.
— Билл, я хочу тебе кое-что сообщить. Только ты не психуй.
— Ясно. К нам спешат еще пять карпов.
— Что-то вроде этого. Джулия собирается поменять фамилию на Фебрэ.
Лейтенант тупо уставился на жену.
— Ты издеваешься?