Монах чуть склонил голову:
— Не утруждайся понапрасну, брат мой. Мы по-простому, без доклада, — и спокойно пошел дальше, уже не обращая внимания ни на что вокруг.
И Сашке ничего не оставалось, как последовать за ним.
Двор больше напоминал армейский плац, который Александру однажды довелось увидеть, когда отец взял его с собой в одну из бесконечных командировок. Серый в трещинах асфальт, расчерченный белыми полосами, напоминающий огромное поле для детской игры в классики. Но в отличие от того плаца, который Сашка видел раньше, по этому ходили какие-то мальчишки и девчонки, одетые в странные мешковатые балахоны. Ребята что-то обсуждали, спорили, играли в непонятные пареньку игры. Внезапно среди них появились двое монахов в рясах и женщина в черном до пят платье с таким же платочком на голове.
Все девочки и мальчишки помладше тут же построились в колонны и быстро зашагали за женщиной и монахом, чье лицо было скрыто низко надвинутым капюшоном. Ребята постарше построились в несколько шеренг, занимая места в прорисованных квадратиках. Монах вскинул вверх руки — ребята повторили его движение…
— Ну, что ж ты встал, отрок? — Монах положил руку на плечо засмотревшегося Сашки и слегка подтолкнул его вперед. — Загляделся? Пойдем, сыне, пойдем… Еще насмотришься — как бы не надоело…
Вокруг «плаца», окружая его с трех сторон, стояли дома — обыкновенные трехэтажные строения, в которых не было ничего церковного или мистического. Самые обычные, сложенные из серого силикатного кирпича, с грязными подтеками на стенах. Разве что окна были не совсем обычные: было их много больше, чем положено обычному дому — узких, похожих на бойницы средневековых замков, забранных изнутри серебристыми решетчатыми ставнями. Сашка попытался угадать, в который же из этих домов ведет его легко шагающий старик в потертой рясе. Но как он ни старался, все равно угадать бы не смог: монах свернул на узенькую, вымощенную шлифованными камнями дорожку между зданиями. Она вела к неприметному домику, сложенному из бетонных блоков. Его можно было бы принять за трансформаторную будку или (при небольшой фантазии) — за дзот, блокгауз или что-нибудь еще такое же военное, если бы не крест, примостившийся на серой шиферной крыше. Неужели церковь?..
— Вот, отрок, постой пока! — Монах остановился у обшарпанной двери. — Думаю, не успеешь заскучать — позовут…
С этими словами он исчез в домике, оставив Сашку размышлять обо всем, что случилось с ним за этот длинный, как целая жизнь, день…
…То, что монах умел драться, меня не слишком-то удивило. Да они, не в пример всяким там восточным буддистским монастырям, свое умение не афишируют, но если задуматься, то ведь Пересеет и Ослябя не в Шаолине воспитывались. А драться умели почище любого мастера восточных единоборств. Куда больше удивляло другое — монах на входе был ВООРУЖЕН. И не каким-нибудь там посохом или булавой, даже не мечом! Я четко разглядел, что ряса у него была перехвачена кожаным ремнем, на котором висела кобура. И в ней был не маленький пистолетик, а что-то вполне серьезное, отдаленно напоминающее «узи». И вообще странный это какой-то монастырь… если это вообще — монастырь. Обнесен бетонным забором в добрые пять метров — у нас в психушке такого не было! — поверх забора спираль Бруно и в несколько рядов — проволока колючая на изоляторах. Поди еще и какие-нибудь хитрые штучки типа датчиков движения имеются. И это — монастырь? Скорее уж действительно какая-то воинская часть. Если только не концлагерь. Или не что-нибудь похуже…
Чтобы отогнать от себя странные и дурные мысли о тайных лабораториях по изъятию донорских органов или спецлагерях для особо опасных малолетних преступников, которым православная церковь мозги промывает, я принялся внимательно изучать дверь, перед которой стоял. Дверь как дверь — самая обыкновенная. Обита кровельным железом и покрашена светло-коричневой, местами облупившейся краской. Правда, вот на ней что-то нацарапано. Какие-то геометрические фигуры, отдаленно напоминающие композиции абстрактной живописи. В самом центре двери — квадрат, вписанный в круг, в свою очередь вписанный в квадрат побольше. И буковки по углам каждого квадрата и вдоль окружности. Чего написано — не разберешь, больно уж краской залито, но написано — это точно! И вот голову готов заложить: не обычные это настенно-заборные надписи. Нет тут слов из трех букв, а если есть — так не те, о которых всегда сначала думаешь…
Попытавшись разобрать надпись, я приложил палец к надписи внутри окружности и медленно повел им слева направо в тщетной надежде определить буквы на ощупь. ОЙ!..
Ошарашенный Сашка стоял перед дверью и пялился на светящуюся надпись, проявившуюся под его пальцами. «Обышедше обыдоша мя, и именем Господним противляхся им. Не умру, но жив буду, и повем дела Господня». Он не понимал, что она означает, лишь смутно улавливал общий смысл. Это была какая-то защита против… против… А против кого? Против тех, кто не верит в Бога? А зачем? Здесь-то таким откуда взяться?..
— Отрок Александр. — Голос из-за двери — звучный, глубокий — принадлежал не монаху. — Восшествуй, отрок Александр.
И Сашка «восшествовал». Взявшись за ручку двери и потянув ее на себя, он почувствовал легкий зуд, словно к металлу было подведено небольшое напряжение. Но ощущение тут же прошло, а дверь распахнулась неожиданно легко, словно ее кто-то подтолкнул изнутри.
Он оказался в комнате, которая странным образом одновременно напоминала декорации к какому-то историческому фильму. Вот только к какому? И что это могла быть за история, если на стенах среди густо висевших икон то тут, то там оказывались фотографии, изображавшие отнюдь не только священнослужителей в рясах. Прямо напротив входа висела фотография, на которой несколько человек в военной форме и лихо заломленных беретах стояли на фоне горного пейзажа и белозубо улыбались в объектив. Чуть в стороне, рядом с образом Николая Чудотворца притулилась маленькая пожелтевшая карточка в серебряной рамке, на которой гордо восседал человек в старинном мундире и каске, увенчанной двуглавым орлом. И уж совсем невероятным был огромный топор-бердыш, смирно стоявший в углу рядом с длинноствольным карабином…
В центре удивительной комнаты, за столом, на котором стоял письменный прибор из серого полированного камня и ворохом лежали какие-то бумаги, сидели три человека. Один из них был старый монах, приведший его сюда, чьего имени Сашка так и не удосужился узнать. Вторым был священник средних лет — румяный, широкоплечий, с мощными руками, в которых он рассеянно вертел большой серебряный крест. Третьим был сухощавый монах неопределенного возраста, со странно темной кожей и большими чуть навыкате глазами. Он не мигая смотрел на вошедшего паренька и, казалось, пристально его рассматривал. Затем произнес, обращаясь к монаху:
— Хорош! Ай, хорош, отец Деметрий…
— Лови! — неожиданно выкрикнул широкоплечий здоровяк и сильно, без замаха метнул в опешившего Сашку свой крест.
Посещения Додзё и занятия с Наставником не прошли даром. Одним плавным движением Александр развернулся и не поймал, даже не подхватил, а словно вынул из воздуха летящий крест. И снова почувствовал тот же зуд, как и при входе. Крест точно нагревался, но не обжигал, а наливался мягким, успокаивающим теплом…
— Подойди-ка ко мне, сынок. — Священник неопределенного возраста поманил Сашку к себе.
Александр подошел, и… с большим трудом ему удалось удержаться, чтобы не отшатнуться: священник смотрел сквозь него немигающими остановившимися глазами. Он был слеп!
— К-как же это вы? — только и смог выдавить из себя Сашка. — К-как же т-так?
— Чтобы видеть, сыне, не обязательно иметь глаза, — наставительно произнес монах. — Сердце куда зорче глаз.
— Спасибо, отец Деметрий, — поблагодарил слепой священник и неожиданно погладил Сашку по голове. — Сынок, ты ведь проголодался? Сейчас мы чайку заварим, вот…
Он встал и легко, словно и не был слепым, пошел по комнате. Точным движением воткнул в розетку вилку электрического самовара, достал из шкафчика, висевшего на стене, чашки и тарелки. Сгреб со стола бумаги на один край, расставил посуду. Вынул откуда-то большой каравай ржаного хлеба, глиняную кринку с молоком и деревянную миску, в которой лежали медовые соты. Подвинул к пареньку хлеб, молоко, мед: