– Не кипятись, Ал, – Кравитц примирительно поднял руки. – Я просто говорю, просто говорю…
Лучше бы вызвал дождь, раз все можешь.
– Я спокоен.
Как бомба. Тик-ток, тик-ток. Долгие годы ты лежишь в земле, черная, недвижимая, мертвая. Тик-ток. Ждешь своего часа, чтобы взорваться.
На секунду Ленни почудилось, что он слышит проклятый часовой шкаф.
– Ты что, оставил Мистера Банга?!
– С этим блокнотом ты сойдешь за журналиста, – невпопад ответил судья.
– А?
– Все еще рисуешь?
– Иногда…
– Я сохранил твои картинки. Там, там… – он указал куда-то в потолок. Черные комнаты, проссанные доски, ветер. Череда образов на стенах, которыми он заполнял безнадежные дни. – Они напоминают, какими мы были… до всего.
Загнанными? Голодными? Злыми? Вот уж сокровенные моменты жизни.
– Зачем ты его купил?
– Картинки? – не понял Краун.
– Особняк. Уэллрок. Всю эту хрень.
Как же погано ему теперь, чтобы вспоминать их проклятое «тогда».
– Это дом, – тихо ответил судья и неожиданно рассмеялся безумным гортанным смехом.
– Это дом, друг, – повторил он спокойно. – Да и… куда еще мне податься?
Все верно. Запертым в каирне душ никогда не выбраться на волю.
К тому времени, как под раскатистый грохот вспышка молний озарила мертвое поле, Ленни уже покинул печальное поместье судьи.
Берлинская лазурь
07/20 Fr
Черные листья шептались над головой в застывшем воздухе. Редкие кары скользили бесформенными силуэтами по мостовой. Будто тени, которые спешат в преисподнюю. Ночной Соулстоун выглядел оставленным, как макет города на полигоне в ожидании ядерной вспышки. Бу-у-ух – и волны тьмы сметают респектабельные постройки. Бу-у-ух – и выставочные дворики растворяются в потоке чистой энергии, чтобы воссоединиться с Абсолютом. Расщепленный атом не знает жалости, что сближает его позицию с доктриной Кармелиток Милосердия Ведруны. Ленни нарисовал бы мамашу Марш верхом на ракете судного дня.
«Попадешь в Стоун, увязнешь в Стоуне», – сказала потертая дама. «Как комар в меду», – добавил сонный судья. Кравитц ждал в тенях под низкими кронами, словно охотник у водопоя; беззвучные молнии плясали над треугольниками крыш. Немая гроза. Краун-краун, сукин ты пес, если уж спустил жизнь в унитаз, нажми на слив, имей смелость. Сыщик затянулся: мерцающая точка в темноте как шанс для добычи. «Ты ж вроде бросил?» – глядя на мятую пачку спросил судья. На прощание парень снова решил вынырнуть в наш грешный мир. Бросишь тут с вами. Лучи фар скользили по неровным фасадам, теряясь где-то в ветвях; и листья отзывались им тревогой.
Золотой Дом не был золотым. Страшный куб из глухого бетона, больше похожий на тюремный блок. Кравитц затянулся. То, что Ширес держал семейный фонд в банке гангстеров, не значило ровным счетом ни черта. Те, у кого мозгов побольше, тащили сбережения к миссис Флэнаган. Потому что надежно. Даже налоговая предпочитала не соваться в это змеиное гнездо.
Кравитц покосился на горе-ордер, он и сам посещал Золотой Дом совсем недавно. Безликое помещение с высоченными потолками. Швейцар устало отворил дверь. Мальчишка с половиной лица и без руки. Лаос, Залив, Острова. Еще одна победа на карте мира. «Ура!» – кричит хор луженых глоток. «Вперед и до конца!» – напутствует их сержант. Приятно думать, что кто-то помогает ветеранам встать на ноги. Пускай и мафия.
Сыщик по-свойски кивнул мальцу и прошел к стойке. Пусто, как в музее.
На высоте третьего этажа было окошко, из которого просматривался весь зал. Ленни распотрошил пухлый конверт Ширеса и разделил пачку на две примерно равные стопки. Кассир с невозмутимым видом ожидала окончания маневра. Того, кто, возможно, наблюдал сверху, звали Стегманн Моттс. Известный персонаж, если вы вхожи в преступный мир Динаполиса. «Энжела Дифайнс Шилдс», – Ленни пододвинул одну из пачек за стекло и продиктовал счет по памяти. Еще один его безнадежный долг.
Энжела Дифайнс Шилдс, вдова Донни. Тонкая высокая женщина с пронизывающим до костей взглядом. «Ей не нужны твои деньги», – сказала капитан Дросс. «Это нужно мне», – ответил детектив, и не соврал. Бог знает, взяла ли Ди со счета хотя бы пенни.
Последний раз они виделись под плачущей ивой у ручья. На похоронах. На его могиле. Ее глаза, обычно бледные, как луна, в тот день стали черными, как небо перед рассветом 34. Кравитц затянулся, ветки задевали макушку. Почему мы встречаемся с теми, кто нам дорог, только когда невмоготу? Он вспомнил вороненное дуло и отрешенный взгляд Крауна поверх прицела. Видимо, поэтому.
34
случаи изменения цвета глаз за’аров крайне редки. Считается, что это происходит вследствие психической травмы