И не удивительно. Я был таковым, потому что рядом, в обнимку со мной, точно такая же — голая, счастливая и улыбающаяся, лежала двадцати лет от роду, Великая Княжна Русская, Польская, Горская, Поморская, Финская, Тобольская, Канадская, Гиперборейская, Атлантическая, Гвинейская, Аустралийская, Океанская и иных, и иных, наследница правящего Императорского дома семи континентов — Перова, Марина II Дмитриевна.
Принцесса, блин. Великая Княжна правящего дома Второй Российской Империи, над которой не заходит солнце.
Вот тогда-то я понял, что дяденька мой был всецело прав.
О, да. Я — вчерашний я — изрядно накосячил.
Я присел на корточки рядом с дядей, у двери квартиры в особняке, глядя на медленно растекающуюся лужу крови рядом с моим бывшим однокурсником напротив.
— Ну, и как теперь предложишь решить эту нашу маленькую проблему? У меня вариантов уже нет, — сказал дядя.
Я некоторое время смотрел на пустую небольшую бутылку. Характерная красно-бело-чёрной этикетка с рюмкой, сочетающаяся с нашим фамильным гербом.
Алкоголь — для меня это действительно яд. И почти для всех яд, кроме полных аристократов, у которых некоторая, но не бесконечная устойчивость. И так уже больше трёх веков. По преданию, один из императоров Первой Империи, обладавших магией, сотворил что-то, изменившее действие ферментов у людей во всём мире.
Но только не у аристократов. Мой род — древний, крупнейший поставщик спиртных напитков в императорские палаты… Придворные виноделы. Правда, угасающий род. В отсутствие законного наследника всё семейное хозяйство пребывает в перманентном упадке.
Сперва я попытался включить оптимизм.
— Может, она сохранит всё в тайне?
— Да конечно! Ты хоть представляешь, сколько за ней средств слежения? И элементали, и что-то техническое. Вы хоть предохранялись? — вздохнул дядя.
— Я ж забыл всё. Но вроде бы видел у кровати кой-какие изделия.
— Изделия? А, ты про это. Ну и что делать-то будем?
— А что, если это любовь? — мрачно озвучил я.
— Любовь? — не то усмехнулся, не то умилился дядя. — Любо-овь. Да уж конечно! Наш род, конечно, склоненн к романтике, но тебе уже не пятнадцать лет. А двадцать два. Поздновато уже о таких материях говорить всерьёз, не находишь? И даже если представим, что она вдруг в тебя влюбилась, ты же в курсе, что тебе не простят это?
— В курсе, — мрачно отозвался я.
— Даже если вдруг она скажет, что сделала добровольно, что это бунт против воли отца, что по своей воле…
— Соглашусь, — кивнул я и собрался с мыслями. — Не простят, дядя. Но пока рано паниковать. Для начала давай-ка посмотрим, что у тебя в патронташе.
— Где? Кто?
— В пальто! Пробирки покажи. Похоже, у меня есть план…
Минут пять рассматривали его коллекцию, где я заприметил пару очень интересных пробирок.
Переспросил — мои предположения подтвердились, он рассказал, что есть. И тогда более-менее мы решили, что и в каком порядке будем применять.
— Ну, вот и славно. Тогда собирайся, времени нет. А я подлечусь пока…
— Точно подлечишься? — насторожился я.
— Да уж точно! Вот это вот выпью. Делать мне больше нечего, чтобы на тебя снова «Паралич» тратить, дорогой он…
Дядя вытащил маленькую колбу с алым содержимым и опрокинул в рот. Содрогнулся, скривился, по его плечам пробежала сине-зелёная вспышка, призыв элементаля состоялся, и в следующее мгновение ссадины на его лице, оставленные моими кулаками, побледнели, а потом и вовсе исчезли. Дядя сразу взбодрился, выпрямился. Хотя, похоже, пару ребер я ему-таки сломал…
— Ну, так-то лучше будет, — пробормотал дядя.
Некоторая часть вспышки распространилась и на меня — разбитые кулаки и ушибы конечностей у меня тоже мгновенно исцелились. Ну, спасибо и на этом.
Пока дядя лечился красненьким, я вытащил Семецкого из туалета, и перенес тело на его кровать. Сложил ему руки на груди. Встал над ним, задумался. Что я еще могу сделать? Кажется, у него мать и сестры остались. Сообщить им? Вот они обрадуются-то…
— Всё время этих Семецких убивают под горячую руку, — пробормотал дядя, доставая свой пистолет-пулемет из-за кровати и вставляя в него подобранный магазин. — Невезучий род.
Я угрюмо покосился на дядю, и он развивать мысль не стал. Вместо этого он спросил:
— Ты как? Готов уже? Идем.
— Я хочу его похоронить, — произнес я, глядя на тело Семецкого.
— Чего? — удивился дядя. — Ты же его терпеть не мог. Я же знаю. Нашел друга, блин.
— Он жил со мной рядом. Я за это в ответе, — упрямо ответил я.
— За что? — нахмурился дядя.
— За то, что он умер.