Под кинжальным огнем гвардейцы падали, как скошенная трава. Пленных не брали. Да никто и не сдавался.
Это был полный разгром.
А я же упал перед защищённым мною Фламбергом, навзничь, на спину. Надо мной не было ничего уже, кроме неба, высокого неба с тихо ползущими по нему серыми элементалями-исполинами. Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как мы сражались, подумалось мне. Не так, как я только что отстреливал черепушки бронепанцерным пилотами и разрубал пополам двуручным мечом пехотинцев, не так, как бежали и корчились раненые гвардейцы, которых мы добивали пулемётом и фаерболлами — совсем не так ползут воздушные исполины по этому высокому бесконечному небу Южной Новой Аттики.
Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!
А Новая Гвардия на этом континенте очень скоро перестала существовать.
Глава 121
Героическая песнь
После битвы я сидел, сгорбившись, на клетке оставшейся от Клеткоголового, уронив обессиленные руки на Меч Бури, что лежал у меня на коленях.
Вымотан я. Вымотан до предела.
Нанотолий сидел на мече у меня на коленях и брезгливо выбирал из шёрстки каменную крошку, попавшую во время обстрела.
Где-то он отсиделся во время сражения, но только утихла перестрелка, тут же появился, мерзавец, с довольно задранным пушистым хвостом. Мол, я в вас верил, молодцы.
Ладно, я потом с ним ещё поговорю.
«Антилопа-Гну» с пробитыми шинами застряла у самого въезда в парк, вокруг неё лежали груды тел гвардейцев, которых мы там положили, но никто из экипажа героического гантрака не пострадал. Ангелина и Тисифона сидели рядом на капоте усталые донельзя, но живые.
Хорошо.
Тётка подошла ко мне, окинула пытливым взглядом, нет ли где лишних дырок, покосилась на то что осталось от Клеткоголового и вздохнула.
— Ты бы не сидел на этом, — заметила тётка. — А то вдруг детей не будет, или ещё чего.
Я только рукой махнул. Пофиг уже.
Моя личная певица брела по полю боя, озираясь в священном ужасе. Да, такой бойни здесь ещё не видали, даже и не знаю, найдешь ли ты нужные слова, вдохновенная сочинительница, чтобы передать окружающий нас кошмар.
Хорошо, что это все наконец кончилось.
Тётка тут же расторопно организовала сбор трофеев и уборку тел. Могу понять, тут для её мастерской по ремонту оружия работы на год вперед разбросано. А если они ещё и ремонт хоть одного бронепанцера потянут…
Я всем этим оружием смогу ещё одну роту снарядить.
Кое-каких пленных мы-таки взяли. Все раненые. Я видел, как доктор Штирц с добровольцами с завода начал сортировку по тяжести ранений и оказание первой помощи.
Чёрт, у нас же в доме тоже раненых полно. Битва оставила после себя целый госпиталь раненых у меня на руках. Нужно послать в Номоконовск за помощью. Но нет, он же ещё захвачен. Это нам самим придётся идти туда с помощью. Вот тоже ещё забота с этим городом, планирование, сбор ресурсов, трата сил…
А потом Рустам, вооруженный любимым родовым ещё автоматом, где-то в выкошенном пулеметами парке, вытащил из дренажной канавы, пленил и лично отконвоировал ко мне Златозубого.
— А, давно не виделись, — утомленно заметил я. — Видимо, время подошло?
Златозубый болезненно поморщился, словно все его позолоченные клыки заболели разом.
— И что же мне делать с тобой, таким красивым? — утомленно спросил я.
Златозубый быстро стрельнул глазами по сторонам, поежился и буркнул:
— Понять и простить?
Я аж захохотал от такой дерзости:
— Ты откуда на нас свалился, такой незамутненный? Ты реально думаешь, что сможешь отпетлять после всего этого?
Я обвел рукой раздолбанный в хлам парк, разбитые деревья, чадящие автоматоны, убитых людей.
— Мой папа — Великий Канцлер, — пожал Златозубый плечами.
Охренеть, Вот это был внезапный сюрпризец!
— Игорь Игоревич? — уточнил я.
— Мой папа, — пожал Златозубый плечами.
Фига се какой у Великого Канцлера в семье конфликт поколений! Шекспир нервно вздрагивает. И что самое удивительное — ведь не скажешь на вид. Сколько Златозубому? Двадцать пять? Тридцать? А Канцлеру — столько же на вид.
Значит, кто-то из них врёт, но меня это сейчас ничуть не волновало.
— Так ты у нас Болотников, — протянул я. — Наследник, небось?
— Я выше этих условностей, — надменно бросил Златозубый Игоревич.