Секретный анализ говорил президенту, что советский военно-морской флот - это не более чем дополнительное средство охраны побережья, а отнюдь не фактор расширения внешнеполитических возможностей. Советские военно-воздушные силы не имели бомбардировочной авиации дальнего радиуса действия и не могли угрожать Америке. Что же касалось главного "прорыва" в военной технологии, то даже генерал Гроувз, всегда настороженно смотревший на СССР и склонный к ориентации на худший вариант, полагал в 1944 году, что Советскому Союзу для создания атомного оружия понадобится не менее двадцати лег. Не давал оснований для беспокойства анализ, старательно проведенный в 1944 году военно-воздушными силами. В нем говорилось, что "сегодняшние союзники могут стать противниками завтра", но понадобится от 20 до 100 лет для того, чтобы "евразийская нация выросла в агрессивно мыслящую державу". Общее заключение: военные авторитеты в данном случае не били тревогу, не рисовали картину советского экспансионизма. Они в основном солидаризировались с президентом, что требуется терпеливая и хладнокровная политика.
В начале 1945 года У. Черчилль уговаривал Эйзенхауэра "пожать руки русским как можно восточнее реки Эльбы". Тот в свой полевой бинокль видел, к чему может привести подобная политика. И он не послал, как предлагалось, танки генерала Паттона в Прагу и не рвался на восточный берег Эльбы. По возвращении из Москвы Эйзенхауэр сказал: "Ничто не направляет русскую политику сильнее, чем желание сохранить дружбу с Соединенными Штатами".
Но и сам президент, и его окружение весной 1945 года начинают бояться, что оставили в тени ту державу, которую планировали иметь своим главным союзником в Азии - националистический Китай. В феврале - марте 1945 года китайский вопрос опять стал причиной головной боли президента. Политические советники посольства в Чунцине в один голос заявляли, что у Чан Кайши сложилось впечатление своей незаменимости, американскую помощь он воспринимает как само собой разумеющуюся и становится все менее управляемым. Посол Хэрли и генерал Ведемейер требовали от президента информировать Чан Кайши, что "военная необходимость требует от нас сотрудничества с коммунистами и другими группами, которые могли бы оказать помощь в войне против Японии". Советники на местах полагали, что нужно решить две задачи: разубедить Чан Кайши в его незаменимости и добиться сотрудничества с коммунистами, чтобы "не бросить их в объятия русских", когда Советский Союз присоединится к боевым действиям в Азии.
В Чунцине ходили слухи, что в Ялте американский президент предал своих китайских союзников. Убедительность их была такова, что личный представитель президента Хэрли решил узнать правду из первоисточника. В середине февраля 1945 года он вылетел в Вашингтон вместе с генералом А. Ведемейером, который заменил Стилуэла на посту начальника штаба армии Чан Кайши. Хэрли оказался в тупике не только из-за отсутствия Чан Кайши на встрече на высшем уровне. Провалилась его стратегия объединения всех антияпонских сил в Китае. В конце 1944 года руководство Коммунистической партии Китая решило заключить соглашение с режимом Чан Кайши "ради объединения всех военных сил в Китае для нанесения немедленного поражения Японии". Из Янани в Чунцин прибыл представитель Мао Цзэдуна Чжоу Эньлай для ведения переговоров. Отпор Чан Кайши идее совместных усилий был тотальным. Он заявил, что согласие на коалиционное правительство равносильно признанию полного поражения. Он был согласен признать войска коммунистов лишь в обмен на полный контроль за ними. Чжоу Эньлай заявил, что речь идет не о признании ими поражения и полной сдаче Чунцину, а о войне против Японии.
В Вашингтоне компромиссный подход Хэрли уже не преобладал. Государственный секретарь Стеттиниус сообщил свое мнение Рузвельту: "Коалиция будет означать конец доминирования консервативного гоминдана и открытие пути к власти более гибким и популярным коммунистам для расширения их влияния до точки, возможно, контроля над правительством".
Такой оборот событий пугал Рузвельта. Он желал видеть четвертой великой державой мира покорный чанкайшистский Китай, целиком зависимый от США, а не неведомый ему коммунистический Китай, с его предположительной ориентацией на континентального соседа. За традиционного китайского партнера он, по крайней мере в одном отношении, пока не беспокоился. Ненависть к Мао Цзэдуну была сильнее любого импульса Чан Кайши, а это означало, что между Москвой и Чунцином стоит непреодолимая преграда.
Рузвельт думал о том, каким союзником может быть Китай в послевоенном мире. Он не верил в то, что помощь коммунистам усилит американские позиции: коммунистические регионы Китая консолидируются, и это лишь закрепит внутренний раскол в стране. Китай будет подвержен влиянию СССР (после того как Германия капитулирует) и западноевропейских держав (когда они начнут восстанавливать свой контроль в колониях). Разделенный и ослабленный Китай не сможет соответствовать той роли, которую ему приготовил Рузвельт, роли одного из четырех (а теперь, с "допущением" Франции, пяти) столпов новой системы безопасности. Теперь Рузвельт склонялся скорее к выработанным в Ливадийском дворце решениям, т. е. полагаться в разгроме японцев прежде всего на СССР, побудить его заключить соглашение с Чунцином, получить помощь Советского Союза в консолидации собственно китайских сил, показать Чан Кайши, что контрольными позициями владеют американцы и они хотят от гоминдана большей политической гибкости.
Именно в таком плане инструктировал Рузвельт посла Хэрли 24 марта 1945 года. Он просил посла вернуться в Чунцин "дальней дорогой" - через Лондон и Москву, чтобы еще раз заручиться поддержкой главных союзников относительно принципиально обговоренного в Ялте варианта решения китайской проблемы. Посол Хэрли должен был прибыть к Чан Кайши во всеоружии, облеченный доверием всей антигитлеровской коалиции.
Мы уже говорили, что излюбленным методом президента было стимулирование соперничества своих подчиненных. В китайской политике Рузвельт обращался и к Хэрли, и к начальнику штаба Чан Кайши - генералу Ведемейеру. Приехавшему в марте 1945 года в Вашингтон Ведемейеру Рузвельт приказал не оказывать помощь французам, пытающимся восстановить свою власть над Индокитаем. В Ялте Рузвельт говорил Сталину, что хотел бы получить опеку над Индокитаем; что лишь англичане, чувствуя общность исторических судеб, помогают колониальному партнеру, поскольку сами боятся потерять контроль над соседней Бирмой. Во время встречи с Чан Кайши в Каире Рузвельт договорился с китайцами, что французы Индокитай не получат. Этот курс был анафемой для Черчилля. Разве он мог забыть, как в Ялте Э. Стеттиниус развивал идеи новой системы опеки в рамках ООН (на что разгневанный премьер-министр ответил, что пока он занимает пост, этого не случится, он не намерен делить наследие своей страны). Встречаясь с Хэрли в марте 1945 года, Рузвельт говорил, что идею опеки нужно обсудить во время сан-францисской конференции, где будут выработаны статус и устав ООН.
Нужно еще раз отметить, что подобное высказывалось в условиях, когда сразу несколько процессов начали подрывать общую схему Рузвельта. СССР усилился больше, чем предполагалось. Китай оказался слабее, чем надеялись. Западная Европа не превратилась в "зону отчаяния", а стала заново собирать свои силы. Все это внесло серьезные коррективы в уже выработанную дипломатическую стратегию Рузвельта. Возникла (пока еще неясная) альтернатива: а не изменить ли стратегический замысел. Прекратить антиколониальную линию, консолидировать Запад, оказать силовое воздействие на СССР, помочь Чан Кайши объединить Китай. Новые идеи, далекие от прежних, начали пробивать себе дорогу.
А боевые действия в апреле 1945 года (бои за Окинаву) показали степень ожесточения, с которой японцы готовы были драться на своих островах. Снова в Белом доме размышляли: если уровень потерь будет таким, как на Окинаве, американская армия окажется обескровленной. Бесстрастная калькуляция говорила, что лишь мощный удар Советской Армии по континентальным силам японцев сделает их положение безнадежным.
* * *
Главным представителем администрации, обеспокоенным проблемой атомного оружия как нового фактора мировой дипломатии, был военный министр Стимсон. В начале марта 1945 года он пришел к заключению, что изобретение атомного оружия будет означать подлинную революцию в дипломатических отношениях и с этого времени вплоть до своей отставки в сентябре 1945 года он постоянно ставил данный вопрос перед высшим руководством. Стимсон считал своим долгом перед страной предупредить международный хаос, который (полагал он) наступит после применения атомного оружия.