Судорожно вдыхаю, обжигает единым глотком воздуха. Кое-как отдышавшись, упрямо сжимаю зубы.
Левой рукой цепляясь за стены, правая – бесполезной плетью вдоль тела.
Перед глазами мутно. Скулы печёт.
Оборачиваюсь через плечо. Оборачиваюсь и снова взглядом по ряду зеркал.
На кухню тащусь. Где-то там был тяжёлый разводной ключ.
Эпилог
Грызу резинку на самом обыкновенном деревянном карандаше и всё никак не могу начеркать хотя бы пару строк долбанного эссе.
Ну не моё это, сушёную мышку лекторше на воротник!
Мученически закатываю глаза и, выплюнув карандаш, чтобы по неосторожности нёбом на него не насадиться, падаю лицом на сложенные поверх беспорядочно раскиданных, девственно-чистых листов, руки.
Пресвятая Упячка, Ктулху и ЛММ, ну за что, а?!
Разворачиваю голову, укладываясь на тыльную сторону ладони щекой, и вижу, как открывается дверь в нашу подсобную каморку.
Ну да, за то время, что я не работал, мало что изменилось в пиццерии. Терри не особо-то хотел брать меня назад, но и очереди из жаждущих потаскать коробки в форменной кепке тоже не наблюдалось.
И привет, подсобка, кофейный автомат и ночные смены. С той только разницей, что несравнимо легче сейчас – универ и всего одна единственная подработка.
Универ, из которого я должен был вылететь по всем правилам в начале нового семестра, но моя учёба оказалась оплаченной сразу на три года вперёд. Грех задирать нос и отказываться от такого подарка, учитывая, что я прилично так поостыл спустя пару месяцев.
Впрочем, пользоваться прихваченным буком я тоже не стесняюсь, только вот каждый раз, уходя из общаги, чуть ли не в матрас его зашивать приходится, чтобы не спёрли.
Так и не залез ни в одну из личных папок. Боюсь наткнуться на видео и многочисленные фото. Боюсь, потому что и без этого всё ещё стрёмно.
Стрёмно признаться даже себе, насколько скучаю по дебильным шуточкам и раздражению на ключицах от колючей, только-только пробившейся щетины.
– Дрыхнешь? – Пальцами щёлкает у меня перед глазами Сидни.
Выпрямляюсь, осоловело моргая, выныриваю из нахлынувших размышлений.
– А?
Хмыкает и, одёрнув красную майку вниз, так чтобы показалась ложбинка на груди, усаживается на стул напротив.
– Рот закрой, мало ли что с потолка капнет.
– Ага…
Потягиваюсь, с опаской откидываясь на не внушающую доверия хлипкую спинку стула, и наблюдаю за тем, как она упорно борется с пультом от телека. Хлопает по задней крышке, видимо, надеясь выбить из сдохнувших батареек остатки заряда.
Подрываюсь с жалобно скрипнувшего стула и, привстав на носки, включаю пришпиленный под самый потолок телевизор нажатием маленькой красной кнопки. С видом победителя возвращаюсь на место и уже усаживаю свой зад, как понимаю, что попал на блядский MTV.
Да вы издеваетесь.
Победитель по жизни, как же.
И пусть в зомбоящике прыгает какая-то анарексичного вида девочка, заливаясь о вечной любви к шоколаду, всё равно коленки подводит.
Не слушаю музыку. Не смотрю клипы. Ебал я всё это.
И уже со вздохом отодвигаю стул, собираясь переключить на какую-нибудь скучную мудотень типа магазина на диване для раскоровившихся домохозяек, как Сидни, закончив потрошить свою сумку, просит оставить.
Хорошо. Ладно. Как скажешь.
– Ты какой-то кислый стал.
– Да всё эссе, никак не напишется, чтоб его.
– Врёшь? – Прозорливо подёргивает тонкими, почти в нитку выщипанными рыжими бровками, и улыбка касается моих губ.
– Вру, – сдаюсь тут же и, не реагируя на её скорчившуюся рожицу, снова берусь за карандаш. Им мне нравится черкать больше, чем шариковой ручкой – накосячил, затёр ластиком, и никаких проблем.
Какое-то время занимаемся каждый своими делами: она зависает, впялившись в экран смартфона, а я, забросив попытки вымучить из себя хоть что-то, рисую всякую всячину, отдалённо напоминающую не то слоника, не то определённую его часть.
За спиной начинает играть что-то смутно знакомое, узнаю только по гитарному проигрышу и замираю с порядком затупившимся карандашом в руке, так и не дорисовав "слонику" второе ухо.
Смутно знакомое, потому что именно этот кусок я слышал на репетициях, без обработки и ударных. Без текста, только сырой заготовкой, а тут… А тут мне натурально дурно становится.
– Я за кофе.
Подскакиваю слишком резво для того, чтобы не выглядеть подозрительным, но и не достаточно резво для того, чтобы смыться до первых строк.
Холодными стальными челюстями за затылок.
– Всё-таки он хорошенький… – задумчиво тянет Сидни, оценивающе поглядывая за мою спину, а я наверняка знаю только одно. На задницу хлопнусь, если обернусь.
Буквально прятался, избегал, как мог, этого голоса, а сейчас едва ли не вдребезги.
Тоской прошивает, словно скобами строительного степлера меж позвонков.
Скучаю… По рукам, бесячей ухмылке и потоку отборного мата, беспардонной наглости и неуклюжих попытках позаботиться. О попытках…
Трясу башкой, как мокрая псина. Вытрясти бы из головы все забравшиеся звуки, смысл которых хуячит отбойным молотком.
Неужели? Неужели то самое?..
"Напишешь мне песню?"
Закусываю губу, к маленькому телевизору оборачиваюсь и даже через плоский экран ловлю взгляд густо подведённых глаз.
"А ты хочешь?"
И насмешка в глазах так и плещется. Слишком хорошо помню.
Ноет за рёбрами.
Для меня?..
Разве такое вообще может быть?
Я не золушка, а ты не рельефная татуированная крестная фея, да и вообще играешь за другую команду.
– У тебя случаем не столбняк? Тупишь весь вечер.
Отрицательно мотаю головой в ответ и всё-таки сбегаю к автомату.
Торчу рядом с ним максимально долго, едва ли не круги рядом наматываю, чтобы вернуться уже под следующий клип. Даже начинаю считать про себя, но быстро бросаю эту затею.
Вспоминаю о Сидни, и ей беру кофе тоже, возвращаюсь и едва не роняю дымящиеся стаканчики.