Чёртов кадр, про который я уже успел давно забыть, на весь экран фоном.
Пальцы подрагивают, сердце в глотке стучит.
Моя загримированная рожа, твои сверкающие недовольством, прищуренные глазищи и упрямо сжатый, разбитый рот.
Боже, знал бы, во что выльется, никогда бы не согласился, и хуй на проблемы мистера Нильсона.
Второй стакан на стол, хлебаю из своего и едва ли замечаю, как обжигает нёбо. Обречённо пялюсь на мерцающее изображение и высветившиеся буквы.
Уже три дня, оказывается, мы дружелюбно лыбимся фанатам, размашисто черкаем свой автограф и отвечаем на вопросы.
Интересно, очередь с четырёх утра занимать или и шесть сойдёт?
Кажется, в насмешку просто. Должен прийти только для того, чтобы убедиться. Убедиться, что херня это всё, а не мифическое, совершенно не реальное "Я жду тебя, детка".
Потому что так проще, потому что безнадёжное, в последний момент брошенное "Я люблю тебя" пробило мне дыру в груди.
***
Я никогда не страдал особо запущенной формой фанючества, вообще не страдал ничем, даже отдалённо похожим на нелепое поклонение, но именно я, такой весь из себя равнодушный, толкаюсь сейчас в толпе буйно помешанных фриков с плакатами или CD в цепких лапках.
Просторный холл забит до предела, и чтобы пробраться к противоположному концу зала и – о, великий ЛММ, – прикоснуться к кумирам, придётся выстоять нефиговую очередь.
Кто бы мог подумать? Уж точно не я.
Шесть месяцев, которые меня никто не караулил, не названивал, вообще никак себя не проявлял. И теперь, стоя перед полотнищем два на два, я не могу точно сказать, что чувствую. Полотнищем с картинкой, на уменьшенной копии которой я выцарапал свой номер телефона. Ну ладно, временно свой, но разве это играет роль?
Почти, потому что не только баннеры – новая песня в "Limited Gold Edition", которое выпустила группа, неприятно в груди царапает.
Вернувшись в общагу, на повторе крутил, пока у самого в голове не заело, и на двадцатом прослушивании всё-таки решился.
И жалею. Жалею, что, как и тысячи таких же ебалаев, пришёл на Кон, чтобы выстоять порядка четырёх часов в очереди и получить автограф. Жалею, потому что голос, рвущий не особо-то хорошие колонки, и сейчас всё ещё заставляет меня мелко дрожать.
За каким хреном мне твой автограф, если десятки, сотни меток одна за другой постепенно сходили с кожи? Сходили, и тут же расцветали новые.
Масса вперёд слишком медленно движется. Душно до невозможности, и только спустя пару часов, привстав на носки, я вижу патлатую, ещё более растрёпанную, чем я запомнил, голову Джека.
Ещё час на ногах, и, подняв глаза, чтобы оглядеть толпу, видит меня тоже. Сначала равнодушно взглядом поверх голов скользит, будто прикидывая, сколько ещё придётся париться, но почти сразу же возвращается ко мне и, вскинув бровь, ухмыляется. Самодовольно настолько, что у меня челюсти сводит от осознания того, насколько сильно я по ним соскучился. И плевать, что не мои друзья даже, не моя банда.
Жестом подзывает внушительного вида мужика в форме с гордой надписью "Охрана" на груди и что-то быстро шепчет ему на ухо. Тот отвечает только двумя кивками и возвращается на своё место.
Джек подмигивает мне, пихает в плечо рядом сидящего Сая, талдычит и ему что-то. И вот уже две пары глаз оценивающе поглядывают и хитро щурятся, но, слава всему, чему может быть, цепочка дальше не идёт.
Рен посередине, разумеется. В неизменной облегающей майке и свободно накинутой, расстёгнутой толстовке поверх.
Невольно провожу ладонью по своим только-только отросшим от минималистического ежа волосам, лишённым красящего пигмента, и даже кажется, очередь оживает и продвигается.
Невыносимо душно, рубашка к спине липнет, голова немного кружится.
Прохожу мимо Джеки, который, дурачась, показывает мне язык. Мимо Сайруса, покусывающего губы, явно сдерживающего улыбку – как дети ей богу, – и… Останавливаюсь.
Не поднимая лица, протягиваешь руку за очередным CD, и я вижу толстые, багровые, очень заметные полоски хаотично расположенных шрамов на кисти. Резаные, рваные, на фалангах и ломаной линией перетекающие на ладонь.
Догадываюсь.
Сглатываю.
– У меня нет диска, но если хочешь, распишись на груди.
Вслух звучит куда дебильнее, чем я представлял, но это и не важно. Готов поспорить на что угодно – ты даже не услышал слов.
Исподлобья, глаза в глаза. Физически ощутимо давит, стирая дежурную ухмылку со своего лица.
Секунду всего.
Неловко улыбаюсь, прикусывая щёку, и ощущаю прикосновение пальцев к плечу, вернее, не прикосновение даже. Хватку. Тот самый дядя в чёрном, с которым разговаривал Джек, похлопывает меня по руке и кивком головы указывает куда-то назад.
Вот как, значит…
Ладно.
Не сопротивляясь, иду за ним. Не оборачиваясь даже, ощущаю, что ломит затылок. Смотришь. Продолжаешь смотреть.
Ведёт вовсе не на выход, а куда-то вбок, продираясь через толпу и поглядывая, чтобы меня потоком людей не срезало ненароком.
Дверь, судя по всему, ведущая в служебные помещения, неприметная, почти сливается с отделкой стены.
За ней только длинный тёмный коридор и ряды каморок наподобие нашей, для курьеров у Терри.
Провожает до последней и, наконец, оставив, уходит.
Осматриваюсь. Даже замка нет, но на продавленном диване в беспорядке валяются знакомые куртки.
Улыбаюсь и безо всяких угрызений совести роюсь по карманам, даже не разбирая, где чья. Начатая пачка и зажигалка находятся в верхней же. Обыкновенная, самая дешёвая пластиковая зажигалка из супермаркета.
Выходит, угадал с карманом?
Вытягиваю сигарету, прикуриваю и собираюсь уже вернуть на место, где было, как затылком ощущаю чей-то взгляд.
Точь-в-точь как ранее в холле.
Не утерпел, значит.
– А ты тихо. – Не оборачиваясь, всё-таки запихиваю пачку в карман и быстро затягиваюсь.
– А ты куришь, – первое, что говорит, равнодушно вроде бы, просто констатирует, но…
А я-то надеялся, что забыл. Забыл, каково оно, когда всем сердцем, казалось бы, ненавидишь самовлюблённого придурка, а от звука его голоса мурашки на загривке собираются. Вот так запросто, словно всего пара дней прошла.