Служите ж делу, струны,
Уймите праздный ропот.
«Главному бухгалтеру горздравотдела по случаю подписания ею Гарантийного Письма на приобретение легкового автомобиля «Москвич» для онкологического диспансера:
Любить иных тяжелый крест,
Но ты прекрасна без изъяна,
И прелести твоей секрет
В себе несешь ты, о, Татьяна!
Каким молиться нам богам?
Что положить к твоим ногам?
Найдем ли мы, по крайней мере,
Такую бронзу или медь,
Чтобы навеки в диспансере
Твой образ нам запечатлеть?
Знай — наше чувство глубоко,
Тебе мы посвящаем лиру.
А ты — легко и широко
Прелестной ручкой финансируй.
Пора вставать. Светло. Утренний страх, уже не цветной, а черно-белый конкретным крокодилом хватает за живот. Уйти бы куда-нибудь в валенок, но машина уже запущена, система работает, и все разворачивается по-вчерашнему еще плану-сценарию.
Машинистка строчит мой текст, автомобиль «Москвич» приезжает вовремя, комиссии сегодня к нам не придут, и сверх того еще солнышко, сохнут лужи, чирикают воробьи, покой и свобода. Улыбка даже в губах вяжется, потому что весна, как радость нечаянная… «Нанять пролетку за семь гривен»? Но внутренний дятел стучит молоточком по черепу:
— Так-то так, да не так… Так-то так…
Ладно, поехали. За ветровым стеклом — дорога, лес и горизонт. Они тоже обманные теперь, и все тропинки в лесу сегодня лживые, и наши шаги неверны, ибо свернулась плетью в папке уж нумерованная анонимка треххвостая, сухая пока, незамеченная. И неизвестно на кого еще, в облздраве лежит, дожидается. А как свистнет, ужалит… Избы пытошные, слезы жалобные, дьяки страшные — те же самые. Эх, ма! Но все равно, сегодня три операции. Одна тяжелая, опасная, а со счастливым концом-исходом, как задумано.
Обязательно!
Грим бессонницы и борений на лице моем. Драматические тени густо легли, и мешки под глазами.
— Вид у вас нездоровый сегодня, — говорит гинеколог, — как оперировать будем?
— Все в порядке, — отвечаю я, распахиваю дверцу «Москвича», и мы катим в диспансер. По дороге — светский разговор-беседа и анекдоты. Я читаю свои стихи, посвященные главбуху, гинеколог смеется.
И далее — опять по сценарию, к счастливой развязке идем не отклоняясь, как будто ничего не мешало снаружи, как будто ничего и не душит внутри. Я делаю тотальную экстирпацию матки, гинеколог меня подхваливает. Матка уходит хорошо, четко, бескровно почти. А это пленительная радость хирургии, очищение и отдых. Так. Разминка закончена. Теперь гвоздь программы: старуха с огромным животом, с перебоями пульса, с одышкой. Ее ноги отечны, она едва живая. Пошли! Ва-банк! Наркоз! Не глубоко, не глубоко, с кислородом, с ухищрением. Так. Живот одним движением вскрыли. Оперирует гинеколог. Ей положено. В случае чего — гинеколог… В случае чего — из Института… Киста в животе громадная, как дом. Наполнена слизью. Тяжелая — не поднять, скользкая. Где-то под ней на ощупь пытаемся определить ее ножку.
— Быстрей! Быстрей! — торопит наркотизатор, кривится и пальцем крутит.
Вот она — ножка. Хотим приподнять висящую над ней махину, оттянуть ее, чтобы пережать и отсечь. От резкого усилия стенка кисты надорвалась, и слизь под давлением хлынула в живот. Теперь ничего не видно. В трубку вакуумного отсоса густая слизь не идет. Нужно выбирать салфетками. Теряем время… Зато киста уменьшилась, ее легче приподнять, оттянуть. Ножка взята на зажимы, пересечена, все мы втроем дружно вывихиваем осклизлую громадину из живота. Теперь уходить отсюда побыстрей и по-доброму! Швы на кожу, давление восстанавливается. Слава Богу! Ах, мы все уже забыли, и даже ту гадину, что в папочке областной, в коленкоровой.
И третья операция точно по сценарию идет, без сучка и без задоринки. Совсем очеловечились мы и проголодались. А на этот случай собственная наша гинекологиня Софья Ароновна Бейлина уже приготовила курицу зажаренную, моченый арбуз, кислую капусту с клюквой какой-то, еще хитрый один маринад и кофе с сухарями. Тут бы и точку со счастливым концом, если б не тварь эта, что под ложечкой у меня булыжником сидит, глазом волчиным свирепо мигает и филином-тоской на всю душу орет.
По времени Юрий Сергеевич уже знать должен, на кого анонимка персонально нацелена, в чей висок. Но по телефону связаться с ним не могу, нет связи, как назло. Надо ехать. По дороге еще главбуху стихи занести. Ее нет на месте. Кладу под стекло. Увидит — улыбнется. А я — в область, навстречу судьбе.
Донос оказался на Юрия Сергеевича. Лично. Анонимщик очернил «Открытый прием» и осветил интимную жизнь директора. В связи с «Открытым приемом» нелестно упомянул о зав. поликлиникой института Ройтере. В заключение указал, что раньше институтом руководил достойный солидный доктор медицинских наук, профессор. А сейчас — выскочка и щелкопер Ю. С. Сидоренко, который только пыль в глаза запускает, а сам — всего лишь кандидат.
Внешних последствий анонимка не имела. Высоко и сильно стоит Сидоренко. Мучить его на данном этапе и по такому поводу — не положено. Однако же первый звоночек. Тут количество переходит в качество. Мы эту диалектику знаем. Мы ее учили не по Гегелю… Важный чиновник в Москве сказал:
— Я вас уважаю, Юрий Сергеевич, но, пожалуйста, имейте в виду, что по вопросу «Открытого приема» я вам не союзник.
Ладно, будем и без союзников. Только не мешайте вы нам, ради Бога, за это мы еще и низко вам поклонимся.
Что касается самой анонимки, то технически она сделана безупречно. Тайна авторства сохранена — обеспечена.
— Опытный человек сработал, — сказали эксперты, — не доищешься…
Однако же мы узнали его сразу — по нутру, которое все равно выпирает. Почерк можно изменить, шрифты от машинок скрыть-схоронить, но характерный облик и стиль автора сохраняется обязательно. Выше себя ведь не прыгнешь, из шкуры поганой своей не выскочишь. Ах, анонимщики, я всем вам желаю заболеть раком желудка и околеть от метастазов в печень. Чтобы желтуха еще, и чесаться, чесаться вам до крови и гноя. Всем, всем — без различия, правдивым и лживым — всем вам, собаки, собачья смерть и кол в задницу!
Помолодели мы от ярости, вздрогнули и крепче еще, и цепче на землю стали, и шаг легкий, кошачий… И усталости никакой. Я сказал:
— Докторскую тебе надо делать, срочно. Время для себя вырывай. Корпус какой не достроишь — черт с ним, операции свои сократи — успеешь. Видишь, куда они метят тебе — в слабину, пожалуй, единственную.
Он заходил по кабинету, чуть вперед наклонясь, и руки привычно — за спину. Ребята молодые тоже так ходят по институту, подражают ему.
— Верно, — сказал он, — времени уже не осталось.
— Так ты домой не торопись, сейчас вот и начнем.
На войне, как на войне… архивы нам не нужны, предварительные записи тоже. Ведь этот материал настолько уже пережеван, переварен и процежен через себя, что хоть сейчас на бумагу. Вот как этот мой текст, успевай только. Идеи, мысли и факты, связанные логической нитью, идут легко и свободно, как бы подзадоривая и вызывая друг друга на поверхность нашего сознания.
Сидоренко берет всю проблему в целом, не пресловутым «к вопросу о…», а разом — и профилактику, и раннее выявление, и лечение, и последующее наблюдение. И бриллиантом первой величины сверкает здесь наше с ним детище — «Открытый прием»— без направлений и записей, без анализов, без бумажек любых, что придумали организаторы здравоохранения; относительно научной работы нельзя выразить восторг, благоговение (а жаль!), значит, мы результаты цифрами строго дадим: выявляемость рака на «Открытом приеме» превыше обычных профосмотров в 200 (двести!) раз! А люди идут и идут сами, свободно, их никто не обязывает, никто их не гонит. Почему они приходят сюда? Ах, это так просто и, Боже мой, так сложно!
Ну, представьте себе, вы на базаре. Овощной ряд. Однообразно паршивая картошка или даже разнообразно паршивая: мороженая, вялая, мокрая, мелкая… И вдруг на каком-то прилавке — чудесная, молодая, крупная. Сразу тут очередь, толпа. И чтоб собрать у этого прилавка такую толпу, хороших организаторов картошки не нужно. НУЖНА ХОРОШАЯ КАРТОШКА!
Если в районной больнице работает сильный уролог, то больные урологические со всех концов тянутся сюда сами. Когда в досель никому неизвестном городе Кургане появляется великий ортопед Илизаров, то этот заштатный Курган становится блистательной ортопедической столицей. В глазной клинике профессора Федорова очередь, говорят, на два года вперед. Пришлось им переходить на промышленный конвейер. Операции на конвейере, пропускная способность увеличивается. Быстрей!