Да, я всерьез называл эту группу «моей». Начальники КГБ не были идиотами. Можно было считать – как один писатель в будущем, – что они зачем-то работали на развал страны, но никаких железобетонных доказательств такой работе не было. Напротив – они всеми силами пытались укрепить советскую власть и обеспечить построение социализма и коммунизма. Возможно, они не слишком разбирались в высоких материях, но ценить тех, кто делал дело, умели хорошо. А я собирался сделать порученное мне дело на «отлично». И даже без минуса.
Ну а после того, как заметная часть диссидентов первого ряда отъедет в места не столь отдаленные – пусть ненадолго, на годик-два, – нужно не торопясь заниматься этой камарильей всерьез. Вскрывать связи, вводить своих агентов в узкие места, дискредитировать оставшихся или готовить дискредитацию тех, кто после освобождения вернется к старым делам. В общем, работы было полно – и это не считая того, что втайне я уже думал над большой операцией по разгрому националистических идей в советских республиках.
Прямо сейчас в ЦК идет грызня вокруг первого секретаря Грузии Мжаванадзе – насколько я помнил, сидеть ему на своем посту оставались считанные месяцы. Но как бы ни был плох этот Мжаванадзе, с Брежневым его связывала определенная дружба, а это значило, что он не слишком наглел. Пришедший на его место Шеварнадзе наглеть будет – к тому же он из системы МВД, а это структура Щелокова, так что в число сторонников Андропова он точно не попадет.
Впрочем, там всё Закавказье и Среднюю Азию надо чистить от бывших баев и родоплеменных привычек. Я бы предложил раскидывать этих деятелей по стране – оказавшись вдали от своих, они не утрачивали азиатской предприимчивости, но переставали прислушиваться к мнению старейшин. Но сейчас такие предложения сочтут покушением на основы ленинской национальной политики – и сделают по мне соответствующие выводы.
Поэтому я не гнал лошадей, усадил подчиненных за написание повесток и доставку их адресатам, а сам с чистой совестью выделил субботу на дела приятные и необходимые – то есть на знакомство с родителями Татьяны.
– Лучше костюм, – она на секунду оторвалась от своего платья. – Хотя, думаю, папе мундир понравится. Но маме это напомнит войну, а это неправильно.
Я кивнул, закрыл отделение шифоньера, в котором висел несчастный майорский мундир, и открыл то, в котором хранил повседневную одежду.
***
В будущем было очень сложно пройти мимо истории актрисы Валентины Серовой, так что я её знал, пусть и в общих чертах – и находил много сходства с историей матери Татьяны. Конечно, дьявол прятался в деталях – Нина Павловна Иваненко не была актрисой, а её второй муж не был поэтом, автором стихотворения «Жди меня» и всемирно известным драматургом. Но и пересечений имелось немало. [1]
Иваненко она стала по первому мужу – летчику-истребителю, который погиб в самом начале войны, в сентябре 41-го, так и не увидев свою дочь. Нина Павловна родила в декабре, провела с ребенком ровно месяц – и ушла на фронт, правда, не в строевую часть, работала машинисткой при штабах будущего Маршала Победы Константина Рокоссовского – сначала на армейском, а потом и на фронтовом уровне. Прошла всю войну, демобилизовалась одной из первых – уже с новым мужем, героем-разведчиком Евгением Архиповичем, который её ребенка от первого брака удочерил, а на смене фамилии не настаивал. [2]
Жили они в трехкомнатной квартире одной из «сталинок», что облепили Ленинский проспект за последние пару десятилетий. Я не исключал, что эта квартира им досталась в том числе благодаря хоть какому-то знакомству с Рокоссовским – тот несколько лет в конце 50-х был в фаворе, лишь потом потерял расположение Хрущева и в итоге оказался не у дел за несколько лет до смерти. Но поднимать эту тему в разговоре с семьей Татьяны я не собирался.
Тем более что эта семья неожиданно для меня оказалась очень большой. Познакомиться со мной приехал двоюродный дядя Татьяны – из её рассказов выходило, что именно он познакомил Нину Павловну с мужем-летчиком; звали его тоже Евгений. Меня вообще немного замутило от количества Евгениев на квадратный метр – сын этого дяди тоже был Евгением, и его сын – тоже. Видимо, это была какая-то семейная традиция, углубляться в которую я посчитал опасным. Впрочем, самый младший Евгений пока был довольно милым пятилетним малышом и заводить новых Евгениев не торопился.