– Насчет счастья я бы поспорил... – начал было я.
– Нет, это так! Они были так счастливы, так счастливы, вы бы видели, как она на него смотрела, а как он на неё! – Элеонора даже приложила обе руки к груди. – Это была великолепная пара, лучшая в театральной Москве... да что в Москве, я уверена – лучшая во всей стране! В театральной, конечно, – поправилась она. – И что получается?
– Что?
– Появляетесь вы, отбиваете у Владимира Семеновича его любимую, он теряет вкус к жизни, начинает глушить горе алкоголем, а ему пить нельзя – вы же, наверное, об этом не думали? – и всё!
– Что – всё? – я был немного смят её напором.
– Всё – это всё! – наставительно произнесла она. – Он на сцену с трудом выходил, все, кто его видел в спектаклях Театра, – это слово она произнесла с большой буквы, – говорили, что он уже не тот! А как Владимир Семенович может быть не тот? Он всегда тот!
Я уже начал жалеть, что пришел в эту квартиру к этой женщине. Она и в самом деле не была опасна, и вряд ли стала бы нападать на Татьяну в темном переулке. У Элеоноры была высокая цель – она решила воссоединить любящие сердца, вернуть, так сказать, заблудшую душу к родному очагу. Собственно, даже мне она никак не хотела навредить – её устроит, если Высоцкий продолжит жить с Иваненко во грехе, а разлучник, то есть я, исчезнет в тумане.
– Постойте, но ведь Высоцкий женат, и женат он вовсе не на Татьяне Иваненко...
– Ой, я вас умоляю! Женат, не женат, кому какое дело до таких мелочей? К тому же все знают, что он на этой французской выдре женился лишь для того, чтобы ездить за границу и привозить Танечке подарки!
– Эм... – я не сразу нашелся, что сказать. – Боюсь, что не все в курсе этой хитрой комбинации...
– Вы про ваш Комитет государственной безопасности? – она чуть поморщилась, давая понять, что относиться серьезно к этой организации не стоит. – Ой, а что они там знают? Ничего они не знают! А тут любовь! Высокая любовь, откуда этим дуболомам про неё знать?
– Вообще-то я тоже из дуболомов, – я потряс удостоверением.
– И это вас нисколько не красит! – припечатала Элеонора. – А почему вас не наказали? Я же в письмах всё изложила – вас должны были примерно наказать за ваш неблаговидный поступок!
– Тяф! – согласилась с хозяйкой Тафа.
– Их мне отдали и приказали разобраться...
– Вот всегда так – жалуйся, не жалуйся, а твои письма потом отдают тем, на кого жалуешься. И всё, – Элеонора заметно огорчилась. – Наш ЖЭК такой же. Я и в райсполком писала, и в райком партии – и что, всё спускают обратно к этому Васильеву, а он только руками разводит – какие трубы, какие замены? А зимой опять весь дом мерзнуть будет!..
– Элеонора, вы, наверное, всё знаете про театральную жизнь? – я слегка перебил её, но коммунальные проблемы этого дома мне были совсем не близки.
– Не всё, – она строго глянула на меня и добавила с заметной гордостью: – Но многое.
– Это хорошо, – я улыбнулся. – Просто я... так сказать, по долгу службы... иногда вынужден погружаться в эту жизнь, но признаюсь, как на духу – для меня это темный лес, мои интересы лежат в другой области. А как вы смотрите на то, что я иногда буду у вас консультироваться по некоторым вопросам? Вряд ли это будет часто... я и театры существуем в разных мирах. Но иногда без консультаций специалистов не обойтись.
– Консультации? – сказала она гораздо мягче. – Забавно вы выразились. Некоторые люди называют это другим словом, очень грубым.
– Это каким же? – спросил я, потому что Элеонора этого явно ожидала.
– Да стучать же, что ж ты такой непонятливый, – она даже стукнула себя кулаком по лбу. – Это называется – стучать. Мой хороший знакомый это называет именно так, а он, думаю, знает, о чем говорит. И ответ на ваше предложение – нет.
– Почему? – полюбопытствовал я.
– Потому что я уже даю, как вы выразились, консультации вашему Комитету.
Я на мгновение замер. Это было неожиданно, хотя теперь я знал, кому обязан тем, что эта женщина знала мою фамилию, место службы и историю моих отношений с Татьяной Иваненко. Правда, такие дела у нас, мягко говоря, не поощрялись, я не слышал о том, чтобы информаторов использовали против коллег, да и память «моего» Орехова об этом молчала. Подобное могло иметь место разве что где-нибудь в Первом или Втором главных управлениях, но у них всеобщая подозрительность была в порядке вещей.