Меня, правда, отсутствие внешних признаков успешной карьеры не особо задевало, я был готов и дальше сидеть на привычном месте, чтобы не отрываться от корней, но вдруг к нам заедет, например, Андропов, который пожелает увидеть, в каких условиях я работаю? Получится, как говорили наши предки, натуральнейший афронт.
***
Денисов позвонил мне в половине девятого, и голос его не предвещал ничего хорошего. Полковник обнаружился не в своем кресле, а на стуле, который я мысленно называл «стулом Макса» – именно там тот выслушивал мои иноагентские идеи в последний день 1971 года и в первый день моего пребывания в прошлом. Денисов махнул мне на стул напротив – на «мой» стул, что означало очередные игры в псевдодемократию. Я не стал ничего говорить – уселся и преданно уставился на начальника, который, кажется, вовсе не торопился начинать этот разговор.
Но сдался Денисов первым.
– Тебе, Виктор, это не понравится, – мрачно сказал он.
– Мне это уже не нравится, Юрий Владимирович, – ответил я.
– Мне тоже. Там, – палец Денисова ткнулся в потолок, – принято решение придать делу Петра Якира широкую огласку. На судебное заседание будут допущены иностранные корреспонденты, которые должны собственными глазами убедиться, что подсудимый признал свою вину, а советские следователи эту вину полностью доказали. Затем будет пресс-конференция, опять же в присутствии корреспондентов зарубежных изданий... многие из них настроены к нашей стране вовсе не дружески. На этой пресс-конференции Якир должен будет четко и внятно пояснить причины, по которым он не стал отпираться и отказываться и почему он не обвиняет наш Комитет в нарушении его прав. Тогда его выпустят чуть ли не сразу после суда. Подаст апелляцию – и всё, срок сократят до фактически отбытого. Это предложение ему сделает сам товарищ Андропов. Посчитали, что тебе Якир не поверит.
Или, что более вероятно, начальство решило, что я такую задачу не потяну.
Но вообще я испытал чувство дежа вю – что-то подобное с Якиром и Красиным провернули и в моей истории, и добром это не кончилось. Но тогда у авторов этого «элегантного» решения проблемы диссидентов был целый год на обдумывание своей стратегии, а тут они справились меньше, чем за месяц. Видимо, была у них некая заготовка, которую они и пустили в ход, когда увидели, что я со своей группой слишком ретиво взялся за дело, ну а предложение Якира стало последней каплей. Думать, правда, об этом не хотелось – это означало, что где-то наверху есть люди, которым настоящая борьба с инакомыслием не нужна, для них тем лучше, чем хуже обстоят дела в СССР. В общем, та самая пятая колонна, которую Сталин почти вывел под ноль перед войной, и которая снова расплодилась и даже добралась до власти. А ещё я подумал, что конспирологи из моего будущего были правы – кто-то в руководстве страны активно работал против неё и социализма в целом. Ничем другим это объяснить было невозможно.
На меня навалилась апатия, которая возникает, когда понимаешь, что любые твои действия имеют запрограммированный конечный результат. Я могу хоть завтра предъявить тому же Якобсону обвинение по шестьдесят четвертой статье, и с учетом найденной валюты доказать его работу на западные разведки – но никакого расстрела этого любителя творчества Блока не увижу. С ним тоже договорятся, кто-нибудь – не я, конечно – сделает «Тоше» предложение наподобие того, что будет сделано Якиру. Да, не спорю – признание вины и общение с иностранной прессой в нужном нам духе это красиво. Но эта красивость совершенно бесполезна в рамках общей стратегии борьбы с антисоветчиками. Более того – она прямо вредит этому делу, потому что буквально парализует любое следствие, которое мы затеем в будущем. Зачем что-то доказывать, зачем тратить драгоценное время на бесполезную работу – всё равно никто никуда не сядет, а будет отпущен на свободу и продолжит заниматься тем же изданием «Хроники».
– Юрий Владимирович, «там» – это где? – холодно спросил я. – У нас на Лубянке или выше?
Денисов внимательно посмотрел на меня.
– Я разговаривал с Филиппом Денисовичем.