Дитя несвободы. Рождение и смерть интеллигенции

«Суровые фанатики революции вовсе не отвергают чувства любви и дружбы, но они отвергают в настоящем порядке и его обществе присутствие условий для существования всех таких проявлений чувств».

Дисциплина секты воспроизводила нравы воспитавшего интеллигенцию режима. И она делала все, чтобы стать ему отчаянным возмездием.

Шестидесятые годы углубили раскол между реформаторским государством и «молодежью». Ряды «отщепенцев» росли, и имя «интеллигенции» в 1864 году писателем П. Д. Боборыкиным было переосмыслено как социологическая категория. Процесс вступления в «орден» упрощался. Если прежде импульсом служили повышенная социальная чуткость и способности, вырывающиеся из закрепощенного мира, то теперь чтение Чернышевского, Писарева, Бакунина и Лаврова диктовалось желанием быть «комильфо» и восполнить свою житейскую неустроенность причастностью к корпорации. Лестно было противостоять мощному государству и своими руками приближать недалекое уже царство свободы. Наблюдатели отмечали, как в считанные месяцы юноши от чтения «Истории французской революции» и речей Лассаля переходили к глубокомысленным суждениям о судьбах человечества. Не нужно было вдумываться в вечные вопросы, большая их часть имела в публицистике свое популярное «разрешение», а ответы затверживались в своеобразный катехизис. Он гласил: «критически мыслящая личность»— двигатель прогресса, их совокупность, интеллигенция, определяет направление развития страны; Россия пока еще сохраняет в неприкосновенности общинный строй, следовательно, революция, уничтожив государство, получит в лице общинного коллективизма готовый фундамент социалистического общества; кроме того, с гибелью государства исчезнут и все порожденные им общественные и моральные язвы, личность сможет развиться гармонически… Но «назначенная» на 1863 год крестьянская революция почему-то не состоялась.

Смысл жизни интеллигенции рушился. Народ оказался неподвижен, слухи о его революционности не подтвердились. Как вспоминал известный ренегат терроризма Л. А. Тихомиров,

«без революции» интеллигенту-народнику «грозило полное крушение всего миросозерцания… Другой веры он не мог себе найти. Оставалось одно: единоличный бунт».

Открылась преступная охота на Александра II, покушение за покушением. Доктрина становилась изощреннее, человеколюбие выхолащивалось, круг революционеров сужался.

Шло размежевание интеллигенции. Ее идейные наставники начали прозревать сложность жизни. Насилие и фанатизм, к которым апеллировали революционеры, обнаружились как неизбежное следствие всего интеллигентского мировоззрения. А. И. Герцен признавался М. А. Бакунину:

«Я не верю в серьезность людей, предпочитающих логику и грубую силу развитию и сделкам (компромиссам.— М. К.). Проповедь нужна людям… проповедь, равно обращенная к работнику и хозяину. Апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам. Разгулявшаяся сила истребления уничтожит вместе с межевыми знаками и пределы сил человеческих».

С развенчанием насилия должна была быть пересмотрена и безоглядная любовь к идеальному «народу». Н. Г. Чернышевский, фиксируя свою «измену» интеллигентскому мифу о народе, обращался к Александру II: нынешний народ

«не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию. Поэтому мы также против ожидаемой попытки народа сложить с себя всякую опеку».

Но о сомнениях вождей массы интеллигенции не узнали. А опыт жизни их не умиротворил, правительственное насилие продолжалось.

«Хождение интеллигенции в народ» в начале 1870-х годов призвано было разрешить кризис интеллигентского самоопределения, подтянуть уровень «сознательности» (то есть революционности) крестьянства до желаемой нормы. Итоги оказались разрушительны: крестьяне «скубентов» ловили, иногда били и всегда сдавали в полицию. Фальшивый «народный» язык специально сочиненных листков, барский вид пропагандистов, ряженных «под мужичка», непочтительное их отношение к царю с лихвой перевешивали любые спекуляции по поводу земельного голода.