Приблизительно через час замечаю далекое зарево пожара. По времени мы должны бы пролетать над линией фронта. Облегченно вздыхаю: «Все осталось позади. Просто как во сне!»
Сквозь гул моторов слышу глухие разрывы зенитных снарядов. Значит, мы уже над своей землей!
Сидим притихшие, сосредоточенные. Из-под прозрачной куполообразной башни стрелка-радиста на нас посматривает вороненый ствол пулемета: один неверный шаг и - смерть!
Вспыхивает сигнальная лампочка. В дверях пилотской кабины появляется гитлеровский офицер. Одновременно из затемненного угла выходит человек в серой шинели. Твердым шагом он приближается к Павке Романовичу и указывает на открытый уже люк:
- Прыгай! - И толкает Павку в черную бездну.
За Павкой прыгают Ваня Селиверстов, Витя Корольков. Человек в шинели провожает каждого до люка.
Когда в четвертый раз вспыхивает сигнальная лампочка, человек берет за плечо меня:
- Приготовиться!…
Мгновение - и я ныряю в пустоту. Сразу чувствую резкий толчок и сильный удар в лицо. На какой-то миг даже теряю сознание: это стукает по лицу сумка с хлебом и взрывчаткой.
Придя в себя, смотрю на землю. С большим трудом отыскиваю внизу крошечный огонек - мой ориентир. Все ближе земля. Может, мне это только кажется, и ветер шумит у меня в ушах? Но вот еще минута и - сильный толчок: парашют цепляется стропами за ветви березы. Ухватившись одной рукой за корявый сук, другою я освобождаюсь от ремней и по шершавому стволу спускаюсь на землю.
Вокруг меня рассыпались светлячки. Словно маленькие звездочки, они излучают изумрудно-голубой холодный свет. Таинственная тишина окутала меня непроницаемой мглой.
Поправив сумку с хлебом и взрывчаткой, прихрамывая на левую ногу, двигаюсь в путь. Вскоре лес расступается, и я вижу на опушке табун лошадей, туман над серой лентой реки. Белесой змейкой выплывает из рассветных сумерек дорога. Радуясь такой удаче, я ускоряю шаг.
Неожиданно чувствую едва уловимый запах дыма. Совсем близко деревня. Даже не верится. Первая избушка вырастает, как грибок, из-под земли, уставившись на меня темными глазницами окон.
Подхожу к деревянному забору, толкаю калитку, стучу в окно:
- Откройте!…
- Кто там? - отзывается женский голос, слабый и дребезжащий.
- Тетенька!… - задыхаюсь я от волнения. - Свой я! Свой! - И поспешно добавляю: - Только на чужом прилетел самолете, на немецком!
- Чтой-то ты, малой, бадёкаешь - и поверить трудно.
- Тетенька! Не бойтесь. Откройте! Покажите избу председателя.
В черном проеме отворившейся двери вижу маленькую сгорбленную старушку. Она ощупывает мои плечи и голову и стонет:
- Господи! Дите! Ну, проходи в избу, - и сторонится, давая мне дорогу.
Я мотаю головой:
- Нет, нет! Мне председателя надо, бабушка. Очень важное дело. Где он живет?
Старушка задумывается ненадолго, потом говорит:
- Ну, пойдем! Только смотри, председатель наш - фронтовик. Не любит шутковать.
Она ковыляет вдоль домов по едва заметной тропке.
- Как же тебя угораздило, внучек? Вроде, ты по-нашему балакаешь, а с немецкого ероплану?
Я молчу. Да и старушка, видно, догадывается, что главный разговор будет у председателя.
- Тут он живет, - говорит она, остановившись возле небольшой избушки.
Помаргивая, горит керосиновая лампа. Председатель сидит за столом на деревянной лавке и пишет. Его широкое смуглое, словно бронзовое, лицо сплошь усеяно мелкими морщинками. Он искоса смотрит на меня.
- Кого привела, Марфа?
Старушка принимается рассказывать со всеми подробностями:
- Лежу я, значит, на печи - что-то мне не спалось, - а тут он и забарабань в окна…
Председатель встал. Опираясь на деревянный костыль, подошел к окну, свернул козью ножку и закурил.
- Так, - протянул он, когда Марфа закончила рассказ, и выпустил изо рта сизый клубок дыма. Острым взглядом ощупал меня с ног до головы.
- Так ты, говоришь, с самолета? Немецкого? - и недоверчиво покачал головой.
- Честное пионерское, с немецкого. Мне сейчас же нужно связаться с нашими разведчиками. Это очень важно…
Председатель хмуро посмотрел на меня и расстегнул ворот косоворотки.
- Ну и дела!… - Он опять уселся за стол и подкрутил фитилек семилинейки. - Рассказывай все по порядку.
Пока я говорил, он разрезал чистый листок бумаги на четыре части и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать. Старушка топталась у порога и, словно для того, чтобы привлечь к себе внимание, время от времени покашливала. Ей, видно, не хотелось уходить. Но председатель рассудил по-своему:
- Ты, Марфа, иди отдыхай. По дороге к Федору загляни. Накажи - к утру пусть подводу в район готовит.
Бабка закивала и, охая, скрылась за дверью.
- Как звать-то тебя? - спросил председатель.
- Дима Репухов.
- Вот что, Дима, - он опустил свою широкую ладонь на мое плечо: - Обрисуй-ка мне место, где тебя сбросили.
- Это здесь, недалеко, - сказал я. - У лесной опушки. Там лошади пасутся.
Председатель поправил фитилек семилинейки.
- Ну, ладно. Пока хватит. Ложись на полати, спи. Завтра доставим тебя куда надо.
Я медленно, трудно засыпаю. Иду через бесконечную ночь к родному дому. Сухонькая, измученная тоской женщина смотрит мне в лицо. Я хочу крикнуть: «Мама!»- - и не могу. Боюсь потерять ее след. Мать стоит у окна, а рядом старая ракита прижалась к замшелой тесовой крыше и ветками тихонечко ласкает мамины худые плечи. Внизу, у ракиты, голубые огоньки. Это светлячки. Я кладу на ладонь кусочек холодного света и бегу к матери. Вот слышится далекий родной голос: - «Сынок! Где ты?» - «Здесь! Я здесь, мама!»
В дремотном полусне вскакиваю с лежанки, протираю глаза.
Заря уже поднялась над горизонтом и опустилась на туманное поле. Она проскользнула в избушку через тусклое стекло покосившегося оконца и заискрилась оранжевым светом в темном углу подклети. Во дворе звякнули пустые ведра. Открылась дверь. С утренним солнцем в комнату вбежала девочка лет двенадцати. Она с любопытством и удивлением посмотрела на меня.
- Ты, что ли, прилетел на немецком самолете?
- А тебе кто сказал?
- Бабка Марфа. Она всем в деревне про тебя рассказала. Как ты ночью к ней стучал. А твой парашют из лесу принесли! Ты сбежал от фашистов, да?
- Я от них не убегал. Они сами прислали меня сюда… Девочка с испугом смотрит на меня и пятится к двери.
- Значит, ты - шпион ихний? Ой…
С языка у меня чуть было не срывается обидное слово.
- Отстань, - говорю я, едва сдерживая себя. - И вообще ты у меня ничего не спрашивай. Все равно ничего не поймешь.
С улицы доносится тихое ржание лошади. Я встаю и иду на улицу. Солнце уже висит над лесом. Серебристые зайчики весело пляшут по оранжевым листочкам молодой вишенки, растущей у крыльца. У подводы стоят деревенские мальчишки в красноармейских пилотках, с любопытством посматривают в мою сторону и о чем-то тихо спорят между собой… И вот тут-то я наконец верю: «Все страшное осталось позади!»
Глава вторая
История, которая приключилась со мной и моими друзьями летом 1943 года, началась гораздо раньше - в самый первый день войны, когда мама проводила меня в пионерский лагерь «Мощинки».
После обеда в «тихий час» в парке вдруг раздались звуки пионерского горна. Я толкнул в бок своего нового дружка Женю Хатистова:
- Женя! Слышишь? Сбор играют!
- Придумал еще, сбор! В тихий-то час?
Но все мальчишки в нашей палате уже соскочили с кроватей и облепили окно. На спортивной площадке горнист трубил сбор. Был солнечный день, и горн горел золотым пламенем. У флагштока стояли военные и среди них - наш старший пионервожатый Николай Иванович, вихрастый юноша лет восемнадцати.
- Ура! К нам летчики приехали. Подъем!