Их броневик продолжал гореть и мог в любую минуту взорваться, поэтому нужно было держаться от него как можно дальше. Захид сумел оттащить раненого дальше вглубь позиции, а тут уже подоспели санитары из батальона. Лежа на земле, и желая чуточку отдохнуть перед тем, как вновь вступить бой, Захид посмотрел вперед и встретился с одобрительным взглядом Хабибуллина. Выходило, что сержант все это видел. Захид от этого еще больше воспрял духом и пополз обратно к своей изначальной позиции.
Батальон пытался окружить лес, чтобы не дать «душманам» уйти, но осуществить этот план пока не удавалось. Лес был большой, находился на склоне горы, что создавало массу трудностей для продвижения техники. Вдруг появились вертолеты, которые тут же начали бомбардировку леса. Треск ломающихся деревьев, шум убегающих зверей, улетающих от опасности птиц наполнили лес. Вертолеты для поддержки вызвало командование батальона. После бомбардировки стрельба со стороны леса заметно стихла. Нужно было войти в лес, чтобы добить врага. Таково было приказание командования. Вертолеты, выполнив свою работу, улетели обратно. Батальон начал входить в лес. До переднего края, в котором оказались Захид и Хабибуллин, добрался командир их роты Зотов и принялся командовать дальнейшей операцией. Какое-то время было тихо. У каждого дерева, за каждым кустом мог оказаться враг, поэтому требовалось быть предельно осторожным. Все чаще стали попадаться им тела убитых «душманов», нужно было подбирать и оттащить их из леса и похоронить в одной общей яме. «Душманов» видно не было. Видимо, оставшиеся в живых сумели уйти до того, как батальон вошел в лес. Уйти вместе с ранеными они вряд ли смогли бы, поэтому их, скорее всего, пристрелили перед уходом, чтобы они не попадали в руки «шурави».
Когда вернулись в батальон, провели обсуждение боя, подвели итоги: сколько убито «душманов». Потери батальона: двое убитых и одиннадцать раненых. А рану спасенного Захидом солдата оценили как несмертельную, и тот, по всей видимости, должен выжить. Это очень обрадовало Захида. А Хабибуллин при офицерах сказал, что рядовой Эсрари сегодня вел себя мужественно в своем первом бою и рассказал, как он спас раненого товарища. Все хвалили Захида и сказали, что он вернется домой с медалями да орденами. О том, как позорно и нелепо вел он себя вначале, Хабибуллин ничего не сказал. Наверное, не многие это заметили. Через это прошли все опытные бойцы.
– С боевым крещением! – сказал командир роты и крепко пожал ему руку, а потом даже обнял. – Теперь будем брать тебя в бой каждый раз. Так что держись. Домой вернешься с полной грудью орденов.
Все служащие в батальоне казались Захиду теперь родными. Давно он не испытывал таких теплых чувств, да еще по отношению к чужим людям. Когда провели вечернюю проверку роты, многие заплакали при назывании имен погибшего солдата из их роты. А когда называли раненых, все глубоко и печально вздыхали.
После этого Захид много раз в составе батальона ходил на боевые операции. «Душманов» нужно было найти и уничтожить повсюду, где бы они ни были. «Моджахеды» скрывались нередко в деревнях, им помогали местные люди продовольствием, прятали их от советских солдат. Если кто-нибудь сообщал о их местонахождении «шурави», то есть «советским», их ждало очень жестокое возмездие. Убивали не только этих людей, не щадили членов их семей – ни детей, ни женщин: резали и оставляли лежать тела, чтобы это послужило уроком для других, сотрудничающих с «шурави», «с врагами Всевышнего». При
этом в батальоне делили деревни на «свои» и «душманские». «Душманских» насчитывалось все больше и больше. Бывало, что деревня, считающаяся вчера «своей», сегодня становилась «душманской». В батальоне считали, что на сторону «моджахедов» переходят от страха. Оказывать требуемую защиту дружественным деревням советские войска не были в состоянии, как и революционное афганское правительство. До них «моджахеды» добирались беспрепятственно и устраивали кровавый суд над жителями. Несколько раз после таких событий советские батальоны пытались защитить дружественные деревни, оставив там часть своих сил. Даже это не всегда помогало. Бывало, что, подкравшись к деревне, «моджахеды» вырезали весь отряд советских бойцов. Они умели для этого выбрать нужное время. Даже в дружественных «шурави» деревнях всегда имелись люди, которые помогали «душманам». В советских частях это тоже знали. Бывало, что в одной и той же деревне одни люди работали на «шурави», а другие на «моджахедов». Устраивать расправу над помощниками «душманов» советские военные не могли и не считали нужным. Так можно было еще более ухудшить неустойчивое отношение к себе среди населения. Только казалось, что «моджахедам» население доверяет все больше и больше, считая их своими. А отношение к «шурави» ухудшается.
В победу теперь уже не верили и советские военные. Зачем нам нужно было лезть в эту яму – таким вопросом задавались все больше и больше солдат и офицеров. С приходом двух молодых лейтенантов в роту, в которой служил Захид, о бессмысленности афганской войны стали говорить все чаще и чаще. Этим лейтенантам нужно было служить всего два года. Петренко и Панфилов были друзьями еще по годам учебы в политехническом институте в Ленинграде. Окончив институт, оба получили звание лейтенанта и были отправлены служить в Афганистан, и попали в один и тот же батальон, в одну и ту же роту. Каждый из них командовал взводом. Петренко стал командиром взвода, где служил Захид, и через какое-то время они подружились. Этот молодой лейтенант по характеру мало подходил для военной службы. Он не был готов к боевым действиям, сильно переживал по поводу происходящего. Узнав, что Захид один год проучился на факультете востоковедения, он начал сближаться с бывшим студентом. Его очень интересовали поэты Востока. Он знал, что в Азербайджане жили много поэтов, которые писали и на арабском, и на персидском, и на современном азербайджанском. Особенно хорошо он знал и любил Низами. Рассказал Захиду, что во время блокады Ленинграда люди провели его юбилей – восьмисотлетие со дня рождения. Петренко успел прочитать все его поэмы на русском. Ему очень нравилась поэма «Хосров и Ширин», очень интересной он считал и поэму «Семеро красавиц». В «Лейли и Меджнуне», по его мнению, куда глубже была показана история любви, чем даже у Шекспира в «Ромео и Джульетте». А «Искандернаме» он читал отрывочно, самые важные места. Знакомы ему были и труды советских востоковедов о Низами. Он сам хотел когда-то стать востоковедом, но родители помешали, говоря, что эта профессия малоперспективная, и уговорили его учиться на инженера.
– Интересно, –сказал он однажды Захиду на досуге, – я думал, что идея справедливого общества принадлежит Томасу Мору. Читал его «Утопию». А оказывается, Низами мечтал об этом на три столетия раньше, еще в двенадцатом веке и сформулировал свое видение такого общественного устройства.
Захид очень радовался, что неожиданно нашелся такой собеседник, с которым он мог поговорить о литературе Востока, которая в Стране Советов была не так уж популярна. Он рассказал Петренко, что, несмотря на то, что Низами писал на персидском, и сегодняшние азербайджанцы читают его книги в переводе, он является национальным поэтом Азербайджана: матери читают строки из его поэм над колыбелью младенцев, дети растут на его стихах, взрослые цитируют мудрые изречения из его книг, подходящие и сегодня ко многим случаям жизни. Петренко рассказал ему, что его удивляет сила произведений Низами; как он пытается любовью женщины воспитать развратного принца в «Хосрове и Ширин», чтобы он стал справедливым правителем. Его убивает собственный сын, чтобы овладеть своей мачехой, красавицей Ширин. В «Семерых красавицах» шаха Бахрама учит, как нужно править страной, пастух. Захид был уверен, что в лице Бахрама Низами хотел найти ответ на вопрос, как может один правитель построить справедливое общество. Этот вопрос поэт поставил еще в своей первой поэме «Сокровище тайн». В каждом новом произведении он продолжал эту тему, каждый раз пытаясь расширить и углубить решение поставленного им вопроса – каково должно быть справедливое общество? И в следующем произведении он продолжал искать новые пути разрешения проблемы. Петренко полагал, что Низами правильно понял, что правление Бахрама не может длиться долго и поэтому он так неожиданно погибает в конце поэмы. А в «Искандернаме» он вооружил Александра Македонского идеями греческих философов, которые искали ответ на извечные вопросы. Александр Македонский, которого на Востоке называли Искандером, в поэме Низами хочет своим мечом, силой установить справедливость на земле. Низами ставит здесь те же вопросы, что и в своих предыдущих поэмах: можно ли силой одного правителя образовать общество, добиться справедливости и равенства среди людей на всей земле. По Низами, это – цель политики и завоеваний Македонского. Только после долгих лет борьбы во имя справедливости он, встретив людей на севере, понимает, что все его усилия были напрасны. Создать справедливое общество на земле невозможно. По мнению Захида, «Страна Йеджуджов на Севере», которую обнаруживает Искандер к концу поэмы, являлась вершиной исканий Низами. Он описал здесь общество, которое было изначально справедливым: все владения общие, нет богатых и бедных, нет также воровства и зависти. Никто не охраняет стада, никто не вешает на свою дверь замок. Низами приходит к тому, что все усилия создать справедливое общество, общество равных, тщетны. История должна была иметь, наверное, другой путь развития, чтобы люди пришли к такому справедливому обществу – обществу равных.