А вот еще: к бронетранспортеру тянутся десятки рук, и солдат-узбек, стоящий на броне, раздает галоши. Обычные полузабытые в городах нашей страны развитого социализма галоши.
А вот афганский оркестр: армуния-гармонь, ее растягивают в горизонтальном положении и играют без басовой планки, дутар – род восточной гитары, бубен. Оркестранты в военной форме Народной армии Афганистана.
Обычно заместитель начальника политотдела по второму штату – подполковник Русаков – получал известие от афганских активистов, что пора уже в каком-нибудь населенном пункте рядом с Кундузом провести митинг советско-афганской дружбы.
Русаков немедля (я сумею проследить судьбу этого мужественного человека вплоть до бакинских событий) собирал БАПО – боевой агитационно-пропагандистский отряд.
О БАПО следует сказать особо. В начале 80-х годов в Афганистане в наших дивизиях они были нештатными и очень опасными для окружающих.
Собственно «интеллектуальная», агитационная часть отряда состояла из звуковещательной станции – огромных динамиков, укрепленных на БРДМ (боевой разведывательно-дозорной машине) или на бронетранспортере. Этот «музыкальный центр» орал и бубнил на расстояние до пяти километров при попутном ветре. В отряд входили переводчик, как правило, лейтенант, призванный на два года, выдернутый из аудиторий восточного факультета Ташкентского университета, врач, медсестра, ансамбль песни и пляски – два-три узбека или таджика из солдат, умеющих играть на национальных инструментах, пропагандист. Боевая часть отряда (не забывайте – БАПО!) состояла из мотострелковой роты в полном вооружении.
Иногда эта «культурная группа» усиливалась парочкой танков. А в те дни, о которых пишу, всегда с нами был старший лейтенант Михаил Новиков, командир танкового взвода.
Гуманитарная помощь, а это был самый волнующий момент митинга, состояла из муки, сахара, ширпотребовской обуви, школьных принадлежностей, игрушек и т. д.
Мы быстро поняли, что «помощь» следует распределять самим. Если поручить это провинциальным активистам, то до народа, а точнее, до отрядов самообороны, вчерашних банд, заключивших мирные договора с нами и новой властью, ничего не дойдет. Впрочем, и так нашей «помощью» торговали потом в местных лавочках – «дуканах».
Разведчикам, входящим в состав отряда, вменялась попутная разведка местности, подсчет оружия в местных отрядах.
Поехали!
Конец апреля. Погода райская.
Обстановка нормальная. На северной окраине Кундуза раздолбали очередное бандформирование вместе с кишлаком. На Ханабад – уездный центр в двадцати километрах к востоку от Кундуза – сбросили сотню авиационных 250-килограммовых фугасных авиационных бомб. Пора провести митинг в Чардаре. Севернее Кундуза, поближе к советской границе.
Утром выехали в Кундуз и железной рекой (шестнадцать единиц бронетехники) залили небольшую уютную улицу, где расположился партийный комитет НДПА (Народно-демократической партии Афганистана). Чертыхаясь, ждали афганских товарищей. Они не торопились, намекая на то, что в Чардаре не все спокойно и возможны провокации.
Во дворе гостиницы, где и находился партийный комитет, иногда появлялись заспанные бородатые мужики явно рязанского вида. Они посматривали на нас, но близко не подходили. Это были советские «спецы» (т. е. которые из спецслужб, не путайте с экскаваторщиками и геологами), работавшие с афганцами. Окна нижнего этажа были заложены бумажными мешками с песком и тюками с хлопком-сырцом.
Наконец прибыл взвод афганской милиции – «царандоя». Одеты хорошо, добротные ботинки, чистенькое обмундирование. Мы – банда оборванцев по сравнению с ними. Нехудые ребята. Вооружены автоматами Калашникова. Один толстомордый смазливый «царандоевец» (на вид сущий «бачабоз» – мальчик для плотских утех) привлек внимание наших разведчиков.
– Ишь ты, какую шайбу наел!
– Я не шайба, – с легким акцентом неожиданно сказал афганец.
– Да мы не о тебе, шайба – это хоккей, спорт...
– Не надо! Шайба, ряха, пачка, морда! Да?
Разведчики были сконфужены донельзя. Вот так прокололись! А знаток русского языка еще и «успокоил»:
– Я все понимаю. Я Казанское училище химзащиты закончил. Пожарником был здесь главным... при Тараки. При Амине посадили. Теперь взводом командую.
А вот в чем суть задержки! Прибыли заложники из Чардары. Пока мы будем там говорить, лечить, одаривать – они, во избежание всяких глупостей, будут пить чай в партийном комитете под надежной охраной.
Я сделал несколько кадров, стоя на башне бронетранспортера. Попали в объектив – БМП с живописно развалившимися на броне разведчиками, «ЗИЛ-131» с гуманитарной помощью и яростно о чем-то спорящие подполковник Русаков и майор Саночкин. Последний отвечал за всю боевую часть. Жаль, что никогда более не видел этого лобастого, упрямого и храброго человека. Позже я знал: если в колонне Саночкин – заместитель командира 149-го полка, то все пройдет нормально. Он был для меня образцом профессионального военного. У таких людей не грех учиться.
Водитель постучал по моему ботинку, показывая, что нужно проверить связь. Я подключился. Все хорошо, все слышно. Доложил о готовности к движению.
– Всем идти в режиме молчания. Кого нужно, сам вызову, – раздался в шлемофоне голос Саночкина. – «Игла», «Крот» – начать движение.
«Игла» и «Крот» – разведдозор и саперы. Место, куда предстояло прибыть на митинг советско-афганской дружбы – Чардара, – славилось хорошими подрывниками. А впрочем, что сложного ночью закопать фугас-другой в слой лесса или суглинка, размолоченного в пыль нашей броней?
Не проехали и десяти метров, как водила ударил по тормозам. Это бывало. В начале движения колонны, подобные нашей, сборные, всегда ведут себя как параличные. Видно, впереди, при выезде на главную улицу Кундуза, она же шоссе, создалась пробка. Вылез на броню. Вокруг, пробиваясь через шлемофон, стоял хохот. Под БМП разведчиков, отъехавших на десять метров от ворот провинциального комитета, оказалась внушительная куча дерьма. Сначала я смеялся со всеми, потом попытался сообразить, как можно залезть под БМП и справить нужду. Там же и сорока сантиметров нет под днищем! Стало еще смешнее. Мое недоумение рассеял водитель.
– У них там лючок есть.
Я заметил, что стоящий у ворот комитета холеный афганец возмущенно что-то объяснял одному из «наших бородачей» – очевидно, партийному советнику небольшого ранга или переводчику. Тот было двинулся к разведчикам, но колонна вновь дернулась на выход. Афганские товарищи пристроились сзади. В колонну их Саночкин не пустил.
А вот и обрывок кадра. Мишка Новиков с бойцом тащит на дувал (глиняный забор) пулемет «Утес». Нас встретили огнем уже на окраине Кундуза.
Мы съехали себе мирно с шоссе, прошли метров двести по грунтовке. Дорога шла по оврагу. И опять резкое торможение. Впереди пальба. Что там – не видно. Часть машин ушла за поворот. Сзади пальба. Так эти машины еще на окраине города. Над головой посвистывает. Впереди ухнули пушки БМП. В эфире полная тишина. Все радиостанции в овраге «сдохли». Я слез с брони, подошел к Русакову.
– Что-то застряли мы?
– Да ладно, разберутся. Мы вот тут нехорошо стоим. Вроде как в траншее.
Слава богу! К этому времени, посмотрев на бывалых людей, я понял и принял безоговорочно одно: в бою, при обстреле, вообще в боевой ситуации, когда «гремит и грохочет кругом», – нельзя суетиться! А хочется! Что-то хочется делать. Куда-то двигаться. Опять же, оружие есть... Но давите в себе это чувство «деятельности», оно – плохо замаскированный страх. Причем вы и не подозреваете, что это – страх. И тогда лучшее – залечь, осмотреться, если уж очень круто «каша» заваривается, или закурить с человеком, который все это уже проходил и спокоен, как мамонт. А поскольку Русаков не курил, то я протянул пачку «Ростов-Дона» разведчику, стоящему рядом. Эти сигареты выдавали на офицерский паек. Гадостные, горькие и заплесневелые. «Донские», из махорки, за 4 коп., которые получали солдаты, были куда вкуснее.