Похороны прошли, как во сне, и я мало что помню. Тела были повернуты в сторону Мекки, и имам прочитал заупокойную молитву. Я стоял впереди с другими мужчинами, соседями и коллегами отца по работе, а Ройя, одетая в вуаль, которая не могла скрыть ее красные, заплаканные глаза, была позади меня в группе женщин. Тетя Лиана ее утешала. Несмотря на оцепенение, внутри меня пылал гнев. Слова Корана, когда-то так вдохновлявшие меня, теперь казались банальными и бесполезными.
Мы вернулись в маленькую квартиру тети Лианы и сидели там день за днем, бесконечно играя в карты. Тетя готовила, но не так хорошо, как мама. В нашем новом жилище было очень мало света, окна были маленькие, а рядом возвышалось более высокое здание, которое загораживало солнце. Но хуже всего было то, что в доме не было книг. Никакого утешения. Не было даже Корана, и никаких книг для изучения языков. Тетя объяснила, что все хранила на рабочем месте в офисе. Мы с Ройей сходили с ума от отупляющей скуки в этом замкнутом пространстве. Однажды, когда тетя Лиана ушла по делам, мы с Ройей вышли из дома с рюкзаками и прошли несколько километров до нашего старого дома. Несмотря на то, что мы похоронили их обугленные останки, я все представлял, как мать и отец будут ждать нас там, целые и невредимые. Я думал о том, могла ли хоть одна книга избежать гибели в разрушительном пожаре – возможно, "Кузина Бетта" Бальзака, которую трагические события не дали мне дочитать.
Когда мы добрались до места, я впал в отчаяние. Я слабо улыбнулся Ройе и почувствовал, что она тоже в смятении. Там, где раньше стоял наш дом, теперь были только обгоревшие развалины. Даже прекрасное железное дерево превратилось в уродливый черный обрубок. Казалось, что ничего не уцелело, но я все рылся в развалинах с отчаянием голодного падальщика. Вскоре я увидел кусок обожженного дерева, на котором все еще была видна темно-бордовая лакированная поверхность. Это были остатки прекрасного бара отца. Этот символ западной культуры был так же ненавистен режиму, как и все книги и фильмы, которые он собирал. Когда я отодвинул его в сторону, солнечный свет вдруг заиграл на каких-то потускневших поверхностях. Это был тот самый набор арабских ножей. Коробка сгорела дотла, но лезвия и костяные рукоятки, хотя и потерявшие цвет, остались нетронутыми, и их можно было почистить. Я аккуратно убрал их в рюкзак. Уже тогда я знал, что когда-нибудь эти клинки помогут мне совершить возмездие.
Через несколько дней тетя Лиана объяснила, что ей нужно возвращаться на работу, и отвезла нас в британское посольство на Бобби Сэндс-стрит. Первоначально улица носила имя Уинстона Черчилля, но в 1981 году иранское правительство переименовало ее в честь участника "ирландской голодовки" – человека, принявшего мученическую смерть в борьбе против британского правительства. Такие решения лишний раз подтверждали напряженность между двумя странами, и посольство часто бывало закрыто. Теперь тетя была частью того небольшого штата сотрудников, которым иногда приходилось пробиваться сквозь разъяренные толпы протестующих, чтобы попасть на свое рабочее место.
В Тегеране было мало зданий, более красивых и спокойных, чем британское посольство. Чем-то похожее на храм сооружение с куполом, шпилем и арками, окруженное большими раскидистыми деревьями, ухоженными живыми изгородями и газонами и с огромным декоративным прудом перед входом. Но с улицы, если не считать статуй львов и единорогов, оно выглядело, как какое-то мрачное военное здание. Синие металлические ворота, вделанные в кирпичные стены с шипами и колючей проволокой, не производили приятного впечатления на прохожих, особенно если учесть, что по обеим сторонам постоянно дежурили вооруженные люди в форме – внутри охрана посольства, а снаружи стражи исламской революции.
Как я ненавидел каждое утро проходить через ворота мимо этих мрачных часовых. Тетя предупредила нас, что ни при каких обстоятельствах нельзя смотреть им в глаза, а если к нам кто-то обратится, то говорить будет она. Этот очень нервирующий опыт был особенно мучителен вечером, когда мы уходили из посольства, чтобы вернуться в ее квартиру, которую я никогда не мог считать своим домом. Чаще всего мой взгляд был прикован к тротуару, но иногда любопытство брало верх над страхом, и я поднимал глаза, чтобы встретить их враждебные взгляды.
У одного из стражей был холодный, но в то же время обжигающий взгляд фанатика. Он будто смотрел прямо сквозь меня: мрачная, темная душа, созданная для ненависти. Я потом не раз видел такие взгляды во время своих поездок в качестве журналиста. Это всегда были глаза тиранов. Я называл его "кузиной Беттой", в честь интриганки из романа Бальзака, а его всегдашнего приятеля – "Валери".