Пара смотрит на него, затем обнимается, тонкие руки Алана обхватывают массивное тело его жены, и они оба разражаются прерывистыми рыданиями. Сколько раз они уже так плакали, пока их тела старели и разрушались под тяжестью лет и горя?
Стали бы они такими в любом случае, из-за наследственности или нездорового образа жизни?
Нет. Это Кондитер разрушил их. Джойс находила утешение в еде, а Алан просто увядал, пока счастливые воспоминания боролись в нем с ужасным настоящим.
– Она обрела покой, Джойс... но мы... ей нужно, чтобы мы его тоже обрели, – с надеждой говорит Алан. Он смотрит на Леннокса. – Этому человеку не все равно, Джойс, он действительно старался найти ее. Он поймал этого зверя Хорсбурга...
– Простите, что не смог найти ее живой, – Леннокс чувствует, как его голос срывается, за ним вот-вот последуют его собственные слезы. Он крепко зажмуривает глаза. Все эти годы он пытался стать профессиональным полицейским, и вот все его навыки и умения ушли, утекли, как слезы, вытекающие из-под век и заставляющие его провести тыльной стороной ладони по лицу. – Я так старался. Я действительно сделал все, что мог.
Превратившийся в хриплое карканье голос Алана Ллойда все же обладает странной силой и убежденностью.
– Мы знаем, сынок. С самого начала ты вел себя не так, как остальные. Мы знали, что тебе не все равно.
Леннокс подавляет судорожный всхлип, встает и кивает.
– Да, мне не все равно, – внезапно произносит он страдальческим голосом, как несправедливо обиженный ребенок. – Я так ненавижу этих нелюдей! Просто ненавижу, – и он дрожит от страха и ярости, а потом вдруг оказывается в объятьях Ллойдов. Они оба, мать и отец, крепко обнимают его.
Это то, чего ты хотел от своих мамы и папы, когда вышел из того туннеля...
Он вдыхает слабые запахи Ллойдов: лосьона после бритья Алана, пудры Джойс. Это все так неразумно, как сказала бы Драммонд.
– Да, сынок, но теперь, благодаря тебе, мы сможем попрощаться с Хейзел. Ты помог нам обрести покой, – спокойно продолжает Алан. – Теперь он нужен тебе самому.
– Покой, – говорит Леннокс, освобождаясь от их объятий. Он снова смотрит на фотографию, и им овладевает новая мысль. Он представляет, что это Труди, более молодая версия ее матери, на такой же каминной полке. Чета Лоу и их единственный ребенок, дочь Джоанны и Дональда, которого теперь тоже не стало. – Хейзел была вашим единственным ребенком?
Алан молча кивает.
Затем Леннокс покидает дом Ллойдов. К входной двери многоквартирного дома ведет длинная лестница. Спускаясь, он все думает о Кондитере.
Ты ненавидишь ублюдка. Готов просто разорвать его голыми руками. Как бы тебе хотелось причинить ему такую же боль, чтобы он узнал, что такое страх и страдания. Просто уничтожить тварь. Изуродовать его.
Повернувшись спиной к дому Ллойдов, он направляется вниз по улице, в холодную темную ночь. Идет по подземному участку старой пригородной железной дороги Эдинбурга, этой сети пешеходных дорожек, пронизывающих город. Леннокс решает не возвращаться в штаб-квартиру полиции в Феттсе, но все еще жаждет компании самых задолбанных работой копов в отделе.
По тем подземным маршрутам, о которых знают лишь немногие туристы и приезжие, он добирается до центра города, направляясь в "Ремонтную мастерскую". Он входит в бар, как темный призрак, нарушая царящую там относительную тишину. Но того, с кем он хочет поговорить, там нет.
Норри Эрскина нигде не видно.
Трудоголик Скотт Маккоркел, примостившийся за стойкой бара, поднимает на него глаза от компьютера. Инглис смотрит в его сторону от доски для дартса, где он только что набрал приличные сто сорок очков. Только Гиллман, уплетающий рыбный ужин, принесенный из закусочной через дорогу, кажется, не замечает его появления.
Рядом с ним стоит Харкнесс, нервно прихлебывающий "Гиннесс".
– Ну, вся банда в сборе, – беззаботно говорит Леннокс.
– Привет, Рэй... да, кроме Эркскина, – отвечает Харкнесс, клюнув на наживку. Леннокс обращает внимание на то, что два других отсутствующих сотрудника отдела тяжких преступлений, Драммонд и Гловер, исключены из "банды" в силу своего пола.
Гиллман отрывается от своего рыбного ужина.