Разница в возрасте между Пушкиным и князем будто уменьшалась со временем. И это несколько обидно означало: Пушкин как бы рос быстрее и шире.
Он давно перестал быть мальчиком, бегущим спрятать в материнские колени заплаканное лицо. Впрочем, и бежал-то всего один раз.
Пушкин должен был вот-вот явиться.
Княгиня прислушивалась, не подъедут ли сани, не стукнет ли отворяемая дверь. Прислушивалась и думала: а что же осталось в душе Александра от любви к Элизе Воронцовой, столь бурной в своё время и столь печальной? Неужели ничего? Для неё всегда странно было это — уходящая любовь. Когда-то муж, совсем мальчик, отправляясь на войну, писал, что жизнь без неё теряет для него смысл. Пожалуй, и сейчас смысл потерялся бы, умри она в одночасье или растворись в воздухе каким-либо волшебным манером... Но радость и вдохновение своё князь умел черпать из многих источников. Не дай Бог, то же случится с Пушкиным... То есть — наоборот. Не дай Бог, Наталья Гончарова, девочка, которой всё предрекает великое будущее первой красавицы, будет черпать свои радости из многих источников....
...Сани с визгом полоснули по свежему снегу у ворот, ударились о тумбу, глухо брякнул подвязанный колокольчик, княгиня отгадала шаги Пушкина сразу же. Он вошёл в синюю гостиную быстро, лицо его было мрачнее мрачного.
— Свинство, положим, меня давно уже ни в ком не удивляет. Но глупость... — Это были первые его слова, на которые он сам развёл руками.
Поворачиваясь к нему на каблуках, князь спросил из дальнего угла:
— Опять дурит баба? Да плюй ты и соглашайся на самое немыслимое. Сыграешь свадьбу, пусть догоняет обещанное. У неё самой семь пятниц на неделе, к чему церемониться?
— Уже обещал чуть не в кабалу идти. Покойным царём не дразнить. Соглашаться: умнее не было; добрее не было; красивее не было. Вот разве что нынешний — авантажностью перешибёт. Так всё мало.
— А чего надо?
— А чтоб в чан со смолой с кипящей Александр Сергеевич — бултых. Да с другого конца вывернулся молодец-кудрявич, и, главное, вовсе без прошлого. Голенький, по крайней мере, душой, будто маменька только что родить изволили. Сегодня кого бы вы думали? Раевских сестёр на свет вытащила. Если, говорит, в столь молодые годы... И если, говорит, в нынешнее строгое время я в переписке...
— Раевских? — Вяземский, не сходя с места, протянул руку, остановил мечущегося Пушкина. — Почему вдруг — Раевские? У тебя вправду — переписка? В Сибирь пишешь или куда?
— Нет переписки. А ходят по городу стихи мои, кавказские. И кто-то труд на себя взял, объясняет: Раевской посвящены. О Раевской Марии, нынче в Сибирь упрятанной, я всё вздыхаю. И в какой час? Когда руку и сердце предложил Наташе Гончаровой.
— Сам виноват. Кто за язык тянул читать?
— Один раз и прочёл. Что за грех?
— А списки кто распустил?
— Лев, может быть. Это тоже, брат, не лёгкая работёнка быть братом. Все новостей требуют, анекдотов, строчек.
— Хорошо. Простим Льву. Но ведь не прогнала же тебя тёща? — спросил Вяземский, и какая-то нотка надежды послышалась в его голосе.
— Прогнать не прогнала, да к попам гонит. Кроме царского уверения, ещё чего-то ей надо. Свидетельства от самого Господа Бога нашего, претензий не имеющего к рабу своему? Ума не приложу, как достать?
— А Натали вы видели? — спросила Вера Фёдоровна. — Она что? Выходила к вам?
— В прошлый раз — выбегала. И, представьте, даже сказала, что любит меня и мать торопит. Так зато нынче и в дверную щёлку не дали поглядеть. Мигрень, мол. С вечера печи дурно протопили, весь день лежит...