Эти последние четыре километра археографы прошли под дождем, продираясь сквозь мокрый лес. Когда они увидели крохотное – в три дома – поселение на берегу реки, у них даже обрадоваться не было сил.
«К счастью обратный путь вниз по течению мы проделали в моторной лодке. Сыня величественно несла “полные воды свои”, подмывая берега, и ряды остроконечных елей, наклоняясь, грозили упасть в воду, а некоторые уже погружались в поток вершинами. Лодка шла стремительно, и мы удовлетворенно взирали на уже не страшные нам берега.
Вернувшись в город Печоры, мы начали подниматься по реке Печоре на теплоходах, моторках, останавливаясь в каждом старинном селении».
Поиск древних книг был затруднен усилившимися в те годы – в ходе хрущевской кампании наступления на Русскую Православную Церковь! – преследованиями староверов.
«Они, – как вспоминает Ю.К. Бегунов, – уходили еще дальше, в глубину, за сотни километров… и продолжали молиться. Главный криминал, который им предъявлялся: зачем они молятся? Зачем они читают запрещенные книги? Запрещенная книга – десять лет тюрьмы. То есть, если милиционер находил Библию или же святоотеческие писания, писанные соком ягод или старинными чернилами, гусиным пером, на пергаментных листах, переплетенных в кожу, милиционер приходил в ярость, арестовывал владельца этих книг».
И разговоры о старинных книгах превращались в результате в долгое и утомительное испытание.
Один из таких разговоров Дмитрий Михайлович Балашов описал в своем отчете…
Они пришли к наставнику староверческой общины. Наставником оказался нестарый человек с темным смугловатым лицом в черной негустой бороде.
Поздоровавшись, попросили напиться.
Хозяин пошел искать стаканы, предназначенные для гостей.
– Вы уж извините, – сказал он. – У нас так заведено, что разная посуда.
– Мы знаем, знаем, – ответили собиратели древних книг.
Первый лед был сломан, и начался разговор о книгах.
– Да какие же у меня книги. Так, знаете, иногда почитаешь…
– Все-таки покажите…
– Да ничего и нет… ну, «Устав».
– Покажите, мы ведь не берем, только смотрим. Вы, пожалуйста, не думайте, что мы отбираем или что такое.
– Да нет. Я что ж…
– Так покажите нам ваши книги.
– Что ж, показать можно.
И так с каждой книгой, но все это было лишь прелюдией, как и долгий – никуда не ведущий – говор о рыбе, уловах, о прошлой жизни…
Помогало, по воспоминания Ю.К. Бегунова, то, что они с Дмитрием Михайловичем владели древнерусским языком, и это язык и заставлял староверов забывать об опасности.
А одну из наиболее ценных книг археографы нашли в доме, где они остановились.
Хозяйка показала «Устав» и «Златоуст», отпечатанные в прошлом веке.
– У вас есть еще книги?
– Абу, абу… – по-коми ответила хозяйка.
Наконец, – с помощью ее мужа, сына и сестры – уговорили хозяйку показать и другие книги. С полки около печи, из-за горшков, мисок и прочего кухонного скарба был извлечен грязноватый, стянутый узлами тряпичный узелок. В нем лежала изъеденная по краям временем, рыжая снаружи рукопись.
Это и была главная находка экспедиции – «Печорский сборник» XVI века, содержащий «Повесть о новгородском посаднике Щиле», житие Иосифа Волоцкого и Александра Невского и другие литературные произведения Древней Руси.
Однако главной своей работой – сбором фольклора! – на Печоре Дмитрию Михайловичу Балашову, судя по воспоминаниям Ю.К. Бегунова, заняться не удалось.
«Балашов обращал мое внимание на песни и сказки. Мы посещали некоторые собрания. Были вечеринки такие, когда люди собирались, женщины в основном, в своих старинных нарядах, в красных кофтах цветных, с монистами, в кокошниках. Это было очень красиво. Они пели.
Дмитрий Михайлович тогда не записывал. Времени не хватало… я его останавливал:
– Работай для археографической экспедиции. Тебя сюда назначили! Работай для Пушкинского дома, пожалуйста.
И он работал. Но соблазн был большой. Потому что песни были чудесные, люди были необычные, яркие, «говоря» – язык был чудесный. И от всего от этого нельзя было оторваться, как от всего русского, понимаете».
Некоторые мемуаристы связывают переезд Дмитрия Михайловича Балашова с известным партийным «разгромом» сектора фольклористики в Пушкинском доме в начале 1960-х годов, но на самом деле все было прозаичнее и скучнее.
Тот же Ю.К. Бегунов вспоминает, что «поведение и внешний образ, одежда Дмитрия Михайловича были таковы, что он привлекал далеко не всех. У него была русская белая рубашка с вышивкой, русские порты, сапоги… Он препоясывался цветным поясом… к этому еще надо добавить его прическу русского мужичка. То есть, вид у него был вполне народный, фольклорный.